Что, по-твоему, он неправ?
Боль и бешенство ослепили меня. Я почувствовал, что Георг трясет меня за руку, и беззвучно произнес:
— Он предал меня.
— Рейхсфюрер? — послышался голос Георга.
Я увидел его глаза — он смотрел на меня с упреком — и закричал:
— Ты не понимаешь! Он давал нам жуткие приказы, а теперь вместо него должны расплачиваться мы.
— Рейхсфюрер! — воскликнул Георг. — Ты говоришь так о рейхсфюрере!
— ...Вместо того, чтобы прямо посмотреть в глаза врагам... вместо того, чтобы сказать: «Я один несу за это ответственность!» Так вот что он сделал!.. До чего просто! Разгрызть ампулу с цианистым кали и бросить своих людей на произвол судьбы!
— Не скажешь же ты...
Я разразился смехом.
— «Моя честь — это верность». Да, да, это для нас! Не для него! Для нас — тюрьма, позор, веревка...
— Они тебя повесят? — изумленно проговорил Георг.
— А ты что думал? Но мне все равно, слышишь? Мне все равно! Смерть — этого я боюсь меньше всего. Но мысль, что он... вот что приводит меня в бешенство.
Я схватил Георга за руку.
— Неужели ты не понимаешь! Он улизнул! Он, которого я уважал, как отца...
— Да, конечно, — с сомнением проговорил Георг, — он улизнул... Ну а дальше? Останься он, это не спасло бы тебя.
Я в бешенстве встряхнул его.
— Кто тебе говорит о жизни? Наплевать мне, я не боюсь веревки! Но я умер бы вместе с ним! Вместе со своим начальником! Он бы сказал: «Это я дал Лангу приказ подвергать евреев особой обработке!» И никто бы не смог возразить!
Я не в силах был больше говорить. Горечь и стыд душили меня. Ни отступление на дорогах, ни разгром не потрясли меня так, как это сообщение.
После этого дня Георг начал сетовать на то, что я стал еще молчаливее, чем прежде. На самом же деле я просто был очень озабочен: приступы, которые когда-то, после смерти отца, так мучили меня, начались снова, все учащались и с каждым разом становились сильнее. Но даже когда я находился в нормальном состоянии, меня, не покидала смутная тревога. Я заметил, что и тогда бываю рассеянным, путаю слова, произнося одно вместо другого, а иногда заикаюсь, не в силах выговорить какое-нибудь слово. Нарушение речи пугало меня даже больше, чем сами припадки. Никогда еще со мной ничего подобного не случалось, по крайней мере в такой степени. Я начинал опасаться, что мое состояние ухудшится и окружающие заметят это.
14 марта 1946 года я сидел за завтраком с Георгом и его женой, как вдруг во двор фермы въехала какая-то машина. Георг вскинул голову и сказал:
— Поди-ка посмотри, кто это.
Я поднялся, быстро обогнул дом и почти столкнулся с двумя американскими солдатами: блондином в очках и маленьким брюнетом.
Маленький брюнет усмехнулся и сказал по-немецки:
— Не спешите так, сударь.
В руке у него был револьвер. Я взглянул на него, затем на блондина и увидел по наплечным знакам, что оба они — офицеры.
Я стал навытяжку и спросил:
— Что вам угодно?
Блондин в очках принял небрежную позу, вытащил из кармана какую-то фотографию, посмотрел на нее и передал брюнету. Маленький тоже бросил взгляд на фотографию, переглянулся с блондином и произнес по-английски: «Да». Поджав губы, он помахал револьвером в вытянутой руке и спросил:
— Рудольф Ланг?
Все было кончено. Я кивнул и почувствовал удивительное облегчение.
— Вы арестованы, — сказал маленький брюнет.
Наступило молчание. Потом я спросил:
— Могу я сходить за своими вещами?
Маленький брюнет усмехнулся. Он походил на итальянца.
— Идите впереди.
На пороге кухни один из американцев внезапно подтолкнул меня, я покачнулся, чуть не упал и, пробежав несколько шагов, ухватился за стол. Подняв голову, я увидел, что офицер в очках стоит позади Георга с направленным на него револьвером. Я почувствовал приставленное к моей спине дуло пистолета и понял, что маленький брюнет стоит за мной.
— Георг Пютцлер? — спросил офицер в очках.
— Да, — ответил Георг.
— Положите обе руки на стол, сударь.
Георг вытянул руки по обеим сторонам своей тарелки.
— И вы тоже, мадам!
Жена Георга взглянула на меня, затем на Георга и медленно повиновалась.
— Пройдите вперед, — сказал мне брюнет.
Я поднялся по лестнице и вошел в свою комнату. Маленький брюнет прислонился к окну и стал насвистывать. Я надел эсэсовский мундир.
Переодевшись, я взял чемодан, положил его на кровать и подошел к шкафу за бельем. Как только я открыл шкаф, американец перестал насвистывать. Я выложил белье на кровать и стал укладывать его в чемодан. В этот момент я вспомнил о револьвере. Он лежал под подушкой в каком-нибудь метре от меня, со спущенным предохранителем. Я постоял секунду неподвижно — и внезапно на меня напала какая-то апатия.
— Готовы? — спросил за моей спиной маленький брюнет.
Я захлопнул крышку чемодана и двумя руками защелкнул замки. Лязг замков как-то странно прозвучал в тишине комнаты.
Мы спустились вниз, и я вошел в кухню. Жена Георга окинула взглядом мой мундир, руками прикрыла рот и посмотрела на мужа. Георг не шевельнулся.
— Пошли! — сказал маленький брюнет и слегка подтолкнул меня.
Я пересек кухню, обернулся к Георгу и его жене и сказал:
— До свиданья.
Не поворачивая головы, Георг глухим голосом ответил:
— До свиданья.
Маленький брюнет улыбнулся во весь рот и насмешливо произнес:
— Меня бы это удивило.
Жена Георга не ответила.
Американцы увезли меня в Бредштадт. Мы остановились перед бывшим зданием госпиталя и прошли через двор, заполненный солдатами. Они курили, прогуливаясь небольшими группами. Ни один не отдал честь конвоировавшим меня офицерам.
Мы поднялись на второй этаж, и меня ввели в маленькую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95