.. Помните, на перине кемарил? На леде остался, вот эту боталу дали...
- Я тебе что, пряник? "Да-ал-и-и",- передразнил его напарник.
- Зачем пряник, ботало, говорю,- улыбнулся вроде бы глухой к юмору старый знакомец Романа.
- Какой есть. Умных-то - к умным, а меня вот - к тебе.
Незлобивую перебранку прервал рев новой контратаки. Пятницкий почувствовал, как инстинктивно поджались пальцы ног, криво усмехнувшись над этой мерзкой человеческой слабостью, взялся за автомат. Савушкин торопливо завязал тесемки на шапке, освобождая руки для карабина, сунул трубку под наушник и лег рядом с Пятницким.
- Ничего, Женя, отобьем и этих,- сказал ему Роман.
- А чего, я ничего,- бодрясь, пролепетал Женя и передвинул мешавший под животом подсумок.
Сутулый пулеметчик пощурился в сторону немцев - как далеко, растуды их,- деловито установил прицел, полулежащий, устраиваясь поупористей, посучил ногами.
Автоматный огонь становился все гуще и плотнее, пули летели над головами, цокали о землю, фырча и повизгивая, рикошетили.
Пятницкий приладился к прикладу, борясь с волнением, выцелил рослого немца с раззявленным ртом, нажал спуск. Коротко и быстро стукотнуло в плечо. Немец выронил автомат, повалился. Роман, выискивая новую жертву, стал перемещать ствол, но Женя Савушкин толкнул его криком:
- Связь! Товарищ лейтенант, связь!
Степан Данилович, милый! Жив, значит, связал ниточку! Роман выдернул трубку из-под Жениной шапки, приложился к ней и услышал:
- Я Припять, отвечайте, отвечайте...
Мучаются на огневой, никак не дозовутся до наблюдательного.
Роман зажал больной рукой второе ухо, закричал:
- Я Кама, дайте седьмого!
- Кама, я...- затухало у реки.
Что там, опять порыв?
- Припять, Припять! - яростно потрясал трубкой Пятницкий.
Замолчала, отсоединилась Припять. Роман забыл о всем на свете. Припять, только Припять нужна ему. Он не видел, как справа от них немцы подошли вплотную к окопам и там люди с первобытным ревом кинулись друг на друга; как почти у самого бруствера испуганный, ошалелый Савушкин из его автомата свалил двух немцев; как сутулый пулеметчик хладнокровно расстреливал вражеских солдат, а его напарник, "ботало", зараженный дикой схваткой в пехоте, улапил возникшего с фланга автоматчика, не остерегаясь, остервенело выламывал ему руки и помутненно требовал: "Сдавайся, твою мать, сдавайся, зараза!" Немец, надо думать, всей душой, чтобы сдаться, но от адской боли в суставах лишь протяжно выл.
- Кама, я Васин! - снова услышалось в трубке.- Где лейтенант? Кама, лейтенанта к аппарату! Кама...
И опять ни звука, одно потрескивание.
Роман боялся не поймать голос, продирающийся через какие-то помехи, и, выкрикнув два слова, отпускал нажимной рычаг. Не забывались, ныли болью пальцы левой руки.
Выглянул на миг, посмотрел туда-сюда, перекинул трубку в ушибленную руку, правую вооружил гранатой. Снова в трубке:
- Кама! Я Васин, у нас тут...
Да что он, неразумный, не может короче, главное! Самому успеть сказать!
- Кама...- и опять гаснет голос артмастера Васина. Нет, зашеборшило. Соединяет, скручивает Данилыч проводки непослушными пальцами.
Может, ранен? Может, уже не он на линии?
Отложил гранату, прикрылся полушубком, чтобы лишний шум не попал в трубку.
- Васин! Всеми пушками! Прицел сорок! Направление - белая ракета. Даю белую ракету!
- Кама! Понял! Прицел сорок. Повтори направле...
- Припять, Припять...
Молчит Припять, молчит батарея. Степан Данилович, родной, что же ты?
Немецкая артиллерия продолжает бить по реке, но здешний бой угомонился. Срезанный очередью, лежит на бруствере второй номер пулемета, руки окостенели на горле изломанного, придушенного им автоматчика.
Пришел в чувство Савушкин, затеребил Пятницкого: "Что там?"
Хотел бы знать Роман - что там, на линии. Но снова в наушнике зашуршало, запотрескивало. Видно, плохо скрепляются у Данилыча провода, только задевают друг друга.
- Кама, прицел понял. Направление дайте, угломер!
Какой там, к хрену, угломер, неразумные!
- Направление на белую ракету!!! - оглушающе взревел Пятницкий, боясь разъединения.- Даю белую ракету! Прицел сорок! Сорок!!!
Спешат по проводу слова Васина, царапаются о стальные жилки, затухают, но слышно:
- Понял, передал...
- Васин, слушай. Десять снарядов на ствол, садите беглым!
- Понял! По десять!
Пятницкий отдал трубку Савушкину, перемогая боль под ногтями, через колено переломил ракетницу, увидел белую попку патрона. Славненько, хоть тут порядок! Дымным следом ушла ракета ввысь, достигла предела, лопнула молочным светом.
Немцы с тупым упрямством наладили третью атаку. Густо в цепях. Били, костоломили их, а все не убывают. Свежих, что ли, подкинули?
Не подвел, разобрался Васин. Настигая друг друга, запели в воздухе родимые семидесятишестимиллиметровые. Вот и разрывы: резкие и настильные осколочные, ухающие и вздыбленные - фугасные. Зачем фугасные? Ладно, забылся кто-то неразумный, не снимает колпачков со взрывателей...
Меткость, прямо скажем, ни к черту, но эффект, эффект! В-во-о, как уторкали, запылили пространство возле рощи.
Немцам ли знать - прицельным или неприцельным садят по ним, нет резона дожидаться худшего, во все лопатки кинулись под прикрытие леса. Да, теперь видно: вон она, роща, что на карте обозначена. Вшивенькая роща, низкорослая, войной исклевана.
- Женька, как там Припять?
- Опять на линии что-то, товарищ лейтенант! - откликнулся Савушкин.
- Вызывай, вызывай беспрестанно!
- Есть вызыва-а-а... Есть! Есть! Связь есть! Припять, Кама слышит!
Пятницкий - за трубку, затаил дыхание, ловит радующие звуки.
- Кама, Кама, Шимбуев говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69