Новым для Изабель оказывается именно лицо Энни – то, насколько полно оно сейчас выражало чувства. Печаль, страх, стыд читались на нем одновременно, никогда прежде ей не доводилось видеть подобного. Или, может быть, доводилось, но только единственный раз и очень-очень давно, в другой, прежней жизни.
– Мои родители собирали деньги в помощь голодающим ирландцам, – спокойно говорит Изабель. – И ты напрасно беспокоишься на этот счет.
Она снова направляется к окну. В резком и прямом свете летнего полдня все предметы кажутся прозрачными. Кроны яблонь. Жестяное ведро, оставленное садовником на мощенной камнем дорожке.
– Итак, нам нужна горничная, – продолжает Изабель. – Мы платим двадцать пять фунтов в год, выплаты раз в три месяца, – столько же мы платим и всей остальной прислуге. У нас есть кухарка, прачка и садовник. Каждую неделю у тебя будет один свободный вечер и одно свободное воскресенье раз в месяц. Свои платья ты сошьешь или закажешь у портного сама, но мы заплатим за материал.
Она замолкает. «В этом освещении яблоня кажется плоской, словно расплющенной», – думает она.
– Так ты действительно умеешь читать и писать? У нас неграмотная кухарка, а новая прачка, кажется, тупа как пробка. Неужели вокруг меня всегда будут одни идиоты?
– Да, мэм. Нет, мэм, – отвечает Энни на оба вопроса. – То есть да, я умею читать и писать.
Она хотела было рассказать и про «Джен Эйр», но вовремя сдержалась – ведь может статься, что миссис Дашелл, как и миссис Гилби, не переносит романов.
– О, – восклицает Изабель, – с меня довольно! Подойди сюда и посмотри. – Она ткнула пальцем в стекло. – Это Уилкс, садовник.
В направлении, указанном ею, обнаруживается сарай, из-за которого виднеется нога в сапоге.
– Этот ужасный человек понятия не имеет о своем ремесле, – трагически произносит Изабель. – Он срезал под корень все цветы. Целый день он прячется где-нибудь в капусте, и вообще от него одни только неприятности. – Она грустно вздохнула. – Я наняла его за его великолепную спину, всю такую бугристую и широкую, словно графство, из которого он родом.
Она окидывает жестким взглядом лицо Энни Фелан, ее серые глаза, опущенные вниз уголки рта. «А тебя, тебя почему же я все-таки решилась нанять – неужели за это красивое лицо? Не придется ли мне однажды пожалеть об этом?»
Энни карабкается по крутым ступенькам лестницы, ведущей к ее комнате на чердаке. Прежде ей не доводилось спать так высоко. В доме миссис Гилби она спала в маленькой каморке за кухней, на раскладной койке. Эта каморка служила прежде чуланом, где хранили веники. Первое время, пока в доме еще была «Джейн», Энни должна была подниматься не позже шести утра, чтобы до ее прихода успеть начистить кухонную утварь и решетки. Потом, когда миссис Гилби стало не по средствам содержать одновременно и Джейн, и Мэри, Энни пришлось вставать еще раньше, ведь обязанности кухарки были отныне возложены на нее.
Теперь ей предстоит делить спальню с Тэсс, прачкой, которая появилась в Дашелл-хауз только на неделю раньше ее. Мансарда оказалась большой, с двумя окнами. Энни кладет свой потрепанный саквояж на кровать у правого окна. Спальня расположена в задней части дома, и из окна Энни может обозревать плодовый сад за каменным забором и дорожку, идущую между двумя живыми изгородями. Она видит, как Изабель торопливо семенит по каменной дорожке, обеими руками подхватив широкую черную юбку. Она скрывается в стеклянной постройке, напоминающей большой парник; Энни различает ее порывистые движения. Смутно видимая сквозь стекло фигура Изабель напоминает бьющийся в камине язык черного пламени.
Энни распаковывает свою кладь. Домашнее платье и темное рабочее платье горничной она вешает в огромный шкаф, а белье складывает в свободный выдвижной ящик. Прижимая к груди Библию, она спускается в кухню. Кухарка месила тесто, ее руки по локоть были покрыты мукой.
– Устроилась нормально? – кухарка поднимает на нее глаза.
– Да, миссис. – Энни встала у кухонного шкафа и сжимает обеими руками у груди Библию, эту шкатулку со словами:
Всемогущий, Всемилостивый, Вечное Совершенство…
Через минуту кухарка снова бросает на нее удивленный взгляд.
– Ты еще здесь? Ждешь чего-то?
– Я пришла для дневной молитвы.
– Ах, ну да, молитва… – фыркает кухарка. – Как же без этого! Действительно, молитва…
– Разве я опоздала? – Энни смущена. – Или вы здесь молитесь раньше?
Перестав месить тесто и опершись на стол локтями, кухарка подается к ней.
– Запомни, здесь не молятся, – медленно произносит она. – Здесь это запрещено. Дашеллы не верят в эту глупость. Они так и говорят – «эта глупость». В церковь здесь тоже не ходят. Ни молитв, ни церкви, ни твоего бога. А теперь ступай, леди хочет сегодня показать тебе дом. Убирать тебе сегодня ничего не надо. – Кухарка стукнула тяжелым кулаком по тестяному кому. – И вот еще что, – добавляет она. – Тебе не разрешается заходить в библиотеку мистера Дашелла и беспокоить его во время работы, и тебе также запрещено приближаться к стеклянному дому в саду.
Энни взбирается обратно в свою комнату. Она садится на кровать, опустив на колени тяжелый кирпич Библии. В доме миссис Гилби бог был везде. Там было заведено молиться трижды в день: утром, днем и вечером, а по воскресеньям ходить в церковь. Трижды в неделю по вечерам Энни должна была по памяти переписывать отрывки из Библии, а миссис Гилби исправляла затем ее грамматические и орфографические ошибки. Бог был и ее первым наставником в чтении. Настоятель их приходской церкви давал девушкам, находившимся в услужении, уроки чтения и письма, и миссис Гилби посылала ее туда, пока Энни не выросла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66