Я отделалась ничего не значащими ответами и переменила тему, попросив доктора не упоминать в письме о моем присутствии. Ван Тьюверу могло прийти в голову поделиться своим горем с Клэр, а я совсем не хотела, чтобы мое имя фигурировало в их беседе.
Мы ухитрились не показывать Сильвии ребенка в течение дня и ночи, а на следующее утро приехал специалист. Он не оставил нам никакой надежды на то, что у ребенка сохранится зрение, однако обычного обезображивания может не последовать, сказал он, глазные яблоки, по-видимому, не разрушены, как это часто бывает при подобном заболевании. Это ничтожное утешение я имею и поныне. У маленькой Илэн, которая сидит возле меня, когда я пишу эти строки, сохранился в зрачках легкий оттенок мягкого красновато-коричневого цвета, достаточно определенный, чтобы напоминать нам о нашей потере и освежать в нашей памяти горечь пережитого. Когда я хочу представить себе, чем могли бы быть ее глаза, я поднимаю голову и гляжу на портрет благородной прабабки Сильвии. Это копия, сделанная каким-то бродячим художником с портрета, находящегося в Кассельменхолле, и оставленная мне Сильвией.
Перед нами стоял вопрос об уходе за матерью, о том, чтобы помешать болезни произвести разрушения в тканях, ослабленных процессом родов. Нам пришлось выдумывать всевозможные оправдания, чтобы как-нибудь объяснить присутствие нового доктора, а также доктора Овертона, который приехал на следующий день. Затем нужно было решить вопрос о кормлении ребенка. Перевести его на искусственное вскармливание значило вызвать большую тревогу, но, с другой стороны, требовались бесконечные предосторожности, чтобы помешать инфекции распространиться.
Я живо помню, как Сильвия первый раз кормила ребенка. Все мы собрались вокруг с видом озабоченных специалистов. Можно было подумать, что все эти изощренные гигиенические предосторожности были твердо установленным обычаем, который применяется всякий раз, как новорожденный в первый раз берет грудь матери. Стоя поодаль, я заметила, что Сильвия испуганно вздрогнула, увидев, как осунулась и побледнела ее крошка.
– Она плачет от голода, – заявила няня, старательно следя за тем, чтобы крошечные ручки не коснулись лица матери.
Сильвия закрыла глаза и откинулась назад, ничто, казалось, не могло смутить в ней восторга, вызванного этим новым чудесным ощущением. Но когда процедура кормления кончилась, она попросила меня остаться, и, лишь только мы очутились наедине, она обрушилась на меня со своими подозрениями.
– Мэри! Ради бога, что случилось с моим ребенком?
– Пустяки, – ответила я, начиная новую серию лжи. – Маленькая инфекция. Это случается сплошь и рядом.
– Но чем она вызвана?
– Нельзя сказать наверное. Тут может быть множество причин. Во время родов открывается столько источников инфекции. Вся эта процедура не особенно гигиенична, видите ли.
– Мэри! Посмотрите мне в глаза!
– Да, дорогая?
– Вы не обманываете меня?
– То есть, как?
– Я хочу сказать, не скрывается ли тут чего-нибудь серьезного? Все эти доктора… эта таинственность… неопределенность!..
– Докторов послал ваш муж, моя дорогая. Это просто глупый мужской способ проявлять свое внимание. (Это придумала тетя Варина; деликатная леди и тут осталась верна себе.)
– Мэри, я очень беспокоюсь. У моей девочки такой скверный вид. Я чувствую, что за всем этим скрывается что-то.
– Дорогая моя Сильвия, если вы будете беспокоиться, то этим принесете только вред ребенку. У вас может испортиться молоко.
– Вот, вот в этом все дело! Потому-то вы и не хотите сказать мне правду!
Мы часто убеждаем себя, что ложь при некоторых обстоятельствах необходима, но всякий раз, как нам приходится прибегать к ней, в душе невольно поднимается отвращение. Я чувствовала, что с каждым днем все сильнее увязаю в болоте лжи, а тетя Варина и доктор только и делали, что подталкивали меня еще глубже.
На имя доктора Перрина пришла телеграмма от Дугласа ван Тьювера, ясно показывавшая, о чем беспокоился главным образом этот джентльмен. «Надеюсь, что вы проявили должный такт» – туманность этой фразы говорила о том, что и он не особенно стремился доверять свои тайны телеграфистам. Однако для нас она была понятна и полна значения. Она напомнила мне тот спокойный и авторитетный тон, которым он разговаривал со своим шофером, и это заставило меня мысленно погрозить кулаком всем мужьям на свете.
Миссис Тьюис, конечно, не нуждалась в подобных предупреждениях от главы дома. Голос предков безошибочно руководил ею во всех случаях жизни. Добрая леди достаточно близко узнала меня во время наших более или менее драматических объяснений, и ее дрожащие пальцы время от времени делали попытку сковать меня цепями благопристойности.
– Подумайте, миссис Аббот, какой выйдет скандал, если миссис Дуглас ван Тьювер разойдется со своим мужем!
– Да, дорогая миссис Тьюис, но, с другой стороны, подумайте, что может произойти, если она останется в неведении. Ведь у нее может быть другой ребенок.
Тут я снова убедилась, какая непроходимая пропасть лежала между нами.
– Кто мы такие, – прошептала она, – чтобы вмешиваться в эту священную область? Царствие небесное, миссис Аббот, не в плоти, а в душах наших.
Я промолчала минуту, чтобы перевести дух.
– Обычно в таких случаях, – сказала я наконец, – Бог поражает женщину бесплодием.
Миссис Тьюис опустила голову, и я увидела, как слезы закапали на ее колени.
– Моя бедная Сильвия! – простонала она вполголоса. Наступило молчание. Я тоже готова была заплакать.
Наконец тетя Варина с мольбой подняла на меня свои выцветшие глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76