Одной весной против ее окна в кустах защелкал соловей. Заблудился, должно быть. Городские жители затаив дыхание слушали соловьиные раскаты и свист. А он пощелкал вечера три и улетел. Черемухи цвели на бульваре, и тогда даже в комнату наплывал их густой аромат. Потом тротуары и подоконники заметало сугробами тополиного пуха. Но больше всего Ольга Денисовна любила оранжевый, тихо сияющий свет осенних бульваров. И шорох листьев, когда ветер несет их вдоль дорожек и швыряет вверх золотыми фонтанами.
Она вернулась с Волги, когда березы и клены начинали желтеть. В комнате, несмотря на зашторенное окно, мебель поседела от пыли, и Ольга Денисовна сразу принялась за уборку. Так бывало всегда, многие годы.
Сейчас было не так. В разгар уборки Ольга Денисовна бросила тряпку, села на диван и, сплетя пальцы, спросила отчаянным шепотом:
- Что же, что же со мной?
И в летние месяцы на Волге думалось об этом. Почти неотступно в голове стояла эта мысль, но не так остро, приглушенная расстоянием, быть может. А сейчас словно нож между ребер.
"Я сдалась, - думала Ольга Денисовна. - Слабая, другая еще поборолась бы".
Те четыре месяца перед ее уходом на пенсию повторялись в памяти день за днем, будто вчера. Может быть, она вправду больна, но болезнь болезнью, а суть в том, что он ее выживал. Она анализировала прошедшие месяцы, вела страстное следствие, припоминала каждое слово, взгляд, намек, всю сложившуюся тогда обстановку, и вывод получался один, горький и странный: он ее выживал. Он делал это так хитро, что никто не догадывался. Многие учителя замечали ее невеселость, необычную скрытность, но не понимали: откуда? отчего?
А она, растерявшаяся, утратившая былую уверенность самолюбиво молчала. Зачем она молчала?
Поддалась его внушениям, что пора на покой. Ее места ждут молодые. Нет, она не должна была соглашаться с такой постановкой вопроса. Устраивайте молодых, но не за мой счет. У нас нет безработицы. Всюду объявления: нужны работники всех специальностей и учителя тоже. Устраивайте, а меня не трогайте. Чувствую еще силенки в себе. Погожу выходить на пенсию. Не желаю покоя. Что это такое, этот ваш покой? Зачем он мне? Не уйду на пенсию.
Так она могла бы сказать.
Что он ответил бы? Он не посмел бы ее уволить, да ему и не дали бы! Но как оставаться работать, когда за каждым твоим шагом следит недобрый пытающий взгляд, каждое твое слово ловит настороженное ухо? Слабая. И годочки подошли... Она и вправду стала все что-то терять, забывать, тосковать...
Можно было попроситься в какую-нибудь школу-новостройку. Город растет, на окраинах, может быть, даже и нужда в учителях. Но при мысли о новостройке в ней поднималась темной бурей такая гневная гордость, какой она и не подозревала в себе. Из своей школы, где проработала столько лет, проситься в другую? Проситься?! Нет. Вы просите меня.
"Стоп, стоп, Ольга Денисовна! Собственно, кто вы такая, чтобы так уж вами дорожить? Хорошая учительница? Это - да, не поспоришь".
Но прежний директор, добрый, чуть ироничный (два года назад схоронили), говаривал: "Вы, Ольга Денисовна, хорошая учительница, да по теперешним требованиям некоторых качеств вам не хватает. Не хватает вам практической сметки, раз. Общественной жилки, два. К примеру, на учительской конференции о своем педагогическом опыте выступить. На торжественном собрании слово о задачах и о чем-нибудь таком произнести. Докладывать, показываться на глаза руководству. - Он шутливо диктовал ей программу, которой сам ни когда не следовал. - Днюете и ночуете в школе, Ольга Денисовна, на школе всю себя тратите. А другое..."
Другого у Ольги Денисовны не было. Не депутат, не заслуженная. А могло бы? Могло бы, да не было.
За такими размышлениями Ольга Денисовна, незаметно для себя, засиживалась над брошенной тряпкой до прихода с работы соседей, и комната оставалась неубранной, потому что соседка Нина Трифоновна, продавщица галантерейного отдела универмага, едва заявившись домой, уводила ее на общую кухню чаевничать, ужинать и "делиться о жизни". Ольга Денисовна давала себя уводить. Раньше все занята, занята, теперь время беречь незачем.
- Вам картошку чистить, - командовала Нина Трифоновна, - а я скоренько антрекоты поджарю. Вовка голодным волчищем вернется, сей минут подавай, а то гаркнет, сердце в пятки уйдет.
Вовка, муж пятидесяти пяти лет, электромонтер ЖЭКа, всей округе известен был услужливостью и незлобивым характером, так что "гарканье" его было чистейшей фантазией Нины Трифоновны. У них не было детей, все нерастраченное материнство Нина Трифоновна отдавала своему седеющему, насквозь прокуренному Вовке, обихаживала, холила, поила, кормила, и жили они, как говорится, душа в душу. Раньше Ольга Денисовна не ценила рядом с собой это маленькое, тихое счастье, даже слегка пренебрежительно относилась к нему, привыкнув и любя говорить с учениками на литературном кружке о других чувствах и образах, красивых и ярких, "Незнакомке" Крамского и Блока, Настасье Филипповне Достоевского, Аксинье Шолохова...
Теперь, проводя за общим ужином вечер с соседями, она грелась возле их тепла, как путник, застигнутый ночью, греется у небольшого костерика...
Нина Трифоновна была великой охотницей посудить об удачах и бедах, горестях и радостях ближних. Самой ближней была соседка по коммунальной квартире Ольга Денисовна, в судьбе которой произошел крутой поворот. Нина Трифоновна видела, учительница сникла, с каждым днем гаснет, и жалела ее.
- И что это, Ольга Денисовна, без причины голову вешаете? Не с чего вам голову вешать. На прожитие пенсии довольно? Обувка, одежка, мебелишка кое-какая есть, на пропитание в ваши годы много ли надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35