емъ преследовалъ ее; но кто же тогда? Впрочемъ, она была действительно очаровательна, граціозна, кокетлива, блестяща, соблазнительна. He особенно талантлива, но какое же это имело значеніе?Если у Наполеона и явилась прихоть по отношенію къ ней, – а это еще не доказано, – то она была единственная. Его характеръ, его темпераментъ, его вкусы – все влечетъ его къ трагическимъ артисткамъ. * * * Это – расцветъ трагедіи во французскомъ театре; это – время, когда передъ партеромъ литературно-образованной публики, которая не оставляетъ безнаказаннымъ ни малейшее оскорбленіе ея боговъ; передъ партеромъ солдатъ, душа которыхъ способна отзываться на все великое и благородное, – великолепно подобранная и обученная труппа поддерживаетъ жизненную и мощную традицію трагической литературы. Этимъ артистамъ Наполеонъ оказываетъ усиленное покровительство, не жалея для нихъ ни советовъ, ни денегъ. To, что на нихъ возложено говорить со сцены, имеетъ, въ его глазахъ, образовательное значеніе для націи, гораздо менее важное для ея умственнаго развитія, чемъ для ея моральнаго воспитанія. «Трагедія, – говорилъ онъ Гете, – должна быть школой для королей и народовъ; это – наивысшая ступень, которой можетъ достигнуть поэтъ». й однажды вечеромъ, ложась спать, онъ сказалъ: «Трагедія согреваетъ душу, возвышаетъ сердце; она можетъ и должна создавать героевъ». й при этомъ прибавилъ: «Если бы Корнель былъ живъ, я сделалъ бы его принцемъ».Онъ не любитъ драму, «которая не представляеть законченнаго литературнаго жанра». Онъ не высоко ценитъ комедію, которая, по его мненію, крамольна у Мольера и Бомарше, отвратительна у Ле-Сама, до жалкаго неправдоподобна у Фабра д'Эглантинъ. Онъ ничего не понимаетъ въ фарсе, который, по самому складу ума Наполеона, не можетъ служитъ ему развлеченіемъ.Всякія остроты, игра словъ, каламбуры, меткія словечки, которые не вытекаютъ изъ самого сюжета, не суть, какъ онъ говоритъ, «духъ вещей», а просто – игра ума; легкіе стишки, ловко составленные куплеты – болтовня, которой иногда удается создавать иллюзію мысли, – все это совершенно не затрагиваетъ его. Всемъ этимъ онъ пренебрегаетъ, все это онъ презираетъ и совершенно игнорируеть. Напротивъ, трагедія для него – нечто возвышенное, благородное и сильное. Въ ней – ничего вульгарнаго. Онъ слушаетъ въ ней речи равныхъ себе: королей, героевъ и боговъ. Онъ слушаетъ въ ней самого себя, потому что именно такъ и такимъ языкомъ онъ долженъ будетъ говорить съ потомствомъ, когда время позволитъ показать на сцене и его жизнь.И эта страсть къ трагедіи вполне естественно толкаетъ его въ часы досуга къ трагическимъ артисткамъ. Лукавыя рожицы субретокъ, заученныя чары grandes coquettes, фальшивая наивность ingenues – все это онъ встречаетъ у себя при дворе, и любая фигурантка въ светской комедіи придворной жизни бросилась бы къ нему по первому знаку; но Федра, Андромаха, Ифигенія, Герміона – не продажныя женщины, a cyщества сверхъ-естественныя и почти божественныя, которыхъ исторія и поэзія разукрасили всеми своими сокровищами. И его воображеніе, въ свою очередь, обращается къ нимъ; видя на сцене изображающихъ ихъ актрисъ, онъ испытываетъ влеченіе не къ этимъ актрисамъ, но къ самимъ героинямъ. Вызывая ихъ къ себе, онъ не совершаетъ ничего недостойнаго, и удовлетвореніе чисто чувственной фантазіи подернуто въ его собственныхъ глазахъ поэтической дымкой.Несомненно, потомъ въ немъ загоьариваетъ мужчина и, – заваленный работой, не имея возможности тратить попусту много времени, не склонный къ любезностямъ и не умегощій скрывать презреніе къ женщинамъ, которыя, по знаку лакея, являются и предлагаютъ себя, – онъ позволяетъ себе грубыя выраженія и поступки, которыя у другихъ были бы цыничны. На деле онъ менее циниченъ, чемъ кто-либо. «Всему, что имеетъ отношеніе къ сладострастію, – говоритъ одно лицо, служившее ему и близко къ нему стоявшее, – онъ придавалъ поэтическій оттенокъ и давалъ поэтическія названія». И даже грубость выраженій у него – это лишь способъ скрыть некоторую растерянность, овладевающую имъ всегда передъ женщиной, кто бы эта женщина ни была. Онъ фанфаронитъ и надеваетъ чуждую ему личину порока. Такъ, на Святой Елене, въ одномъ разговоре, онъ старается доказать, что въ немъ гораздо больше чувственности, чемъ чувства, тогда какъ въ действительности никто, можетъ быть, не сантименталенъ такъ, какъ онъ.Въ данномъ случае, однако, это не такъ. Влеченіе вызывается у него не физической чувственностью, а чувственностью разсудочной, – силою до крайности возбужденнаго воображенія; но когда женщина находится у него подъ рукой, то иногда прихоть проходитъ; чаще же всего голова его занята делами: онъ работаетъ и все, что отвлекаетъ отъ работы, раздражаетъ и сердитъ его. Царапаютъ въ дверь, чтобы предупредить его: «Пусть она подождетъ!» Царапаютъ опять: «Пусть она раздевается!» Царапаютъ снова: «Пусть уходитъ!» И онъ принимается за работу. * * * Такъ произошло, разсказываютъ, съ m-lle Дюшенуа; но она была привычна къ подобнымъ происшествіямъ. Какъ попала она во Французскій Театръ? Въ начале Консульства одинъ молодой щеголь, только что схоронившій дяденьку, везетъ своихъ друзей отпраздновать полученіе наследства въ одинъ загородный домъ въ окрестностяхъ Сенъ-Дени. Завтракаютъ, потомъ охотятся, но скоро становатся скучно. «Тогда посылаютъ вь одинъ известный домъ на Шоссе-д'Антенъ за веселыми особами, всегда готовыми хорошо покушать. Каждый выбираетъ себе среди нихъ одну по вкусу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87