Скромная адвокатская победа. Вот заметка, сделанная его рукой на полях обвинительного заключения: "Присвоением и спекуляцией имуществом казненных В. не занимался". Выступая в прениях, прокурор спорил с ним, но трибунал посчитал доводы защиты более убедительными. Пусть это не отразилось на резолютивной части приговора, зато его совесть была чиста.
Уловив, что этот эпизод особенно интересует гостя, Аронов рассказал подробности: подзащитный, признавая вину по целому ряду пунктов, почему-то настойчиво отрицал присвоение имущества казненных за городом людей. Возможно, он преувеличивал значение этого факта, питал надежду на смягчение приговора? Ничего подобного. Он был на редкость хладокровным человеком, впрочем, скорее циником с извращенной психикой. Прекрасно сознавая, что ему грозит смертная казнь, он в беседах с Яковом Александровичем, своим адвокатом, часто и с каким-то мазохистским спокойствием говорил, что ждет расстрела как избавления, как заслуженной кары, не боится смерти, готов к ней в любую минуту. И это были не пустые слова, не бравада. Атмосфера зала, в котором шел суд, как он признавался Якову Александровичу, действовала на него убийственнее даже, чем предстоящий приговор. Клуб машиностроительного завода был заполнен до отказа, и реакция присутствующих, свидетельские показания, просмотр кинохроники тех лет привели к тому, что на четвертый день Дмитрий Волонтир не выдержал очной ставки с прошлым, не вынес столкновения с настоящим. Он предпринял попытку покончить с собой.
- Вы не допускаете мысли, что он симулировал? - спросил следователь.
Аронов покачал головой:
- Нет, врачи едва выходили его. Волонтир перерезал вены на обеих руках, но сосед по камере вовремя поднял тревогу, и кровь успели остановить. Процесс возобновился только через несколько дней.
Его подзащитный пожелтел, высох, стал прятаться за барьером, огораживающим скамью подсудимых, чтобы не видеть лиц сидящих в зале людей. Он нехотя, с большими оговорками признавался в том, что забрасывал гранатами заключенных в следственной тюрьме, в том, что участвовал в облавах, что стрелял из карабина в безоружных женщин и детей у рва, но продолжал отрицать присвоение имущества убитых - факт хотя и не из самых ужасных и отвратительных по этому делу, но в моральном аспекте весьма значительный.
- Вы спросите, как это совместить с чувством обреченности, которым он бравировал? Отвечу. Одно дело приватно говорить со своим адвокатом и совсем другое - в присутствии тысячи сидящих в зале людей признаваться в грабеже убитых. Мародерства даже гитлеровцы открыто не поощряли. Кроме того, в действиях утопающего есть своя логика: любая соломинка кажется ему спасательным кругом, потому он за нее и хватается. Волонтир признавался только в тех эпизодах, которые были полностью доказаны в ходе предварительного следствия. Обвинение же в спекуляции имуществом казненных людей держалось на показаниях только одного свидетеля.
- Им был младший брат вашего подзащитного, - уточнил следователь.
- Совершенно верно. Вот его фамилия в списке свидетелей - Волонтир Георгий Васильевич.
- Он-то нас и интересует больше всего. Вы не помните, как он вел себя на суде?
- Как же, как же. Ведь эпизод с грабежом я просил исключить из обвинения как недоказанный, поэтому особенно внимательно слушал этого свидетеля. Он изменил показания. Возможно, сознательно, возможно, и нет не берусь утверждать. В сорок втором, в декабре, он был совсем мальчишкой, мог что-то напутать, забыть. Нужно отметить, мой подзащитный был настроен по отношению к нему агрессивно. Обмолвился как-то: "Братишку бы сюда, на скамейку, для компании". Но его можно понять: на предварительном следствии младший брат говорил о спекуляциях золотыми вещами, о немецких офицерах, которые захаживали к ним домой, то есть, фигурально выражаясь, подвел брата...
Аронов, поощряемый следователем, силился вспомнить еще какие-то подробности, но четыре года - немалый срок, да и возраст давал себя знать - не вспомнил. Впрочем... Подзащитный что-то говорил о Жоре - так, кажется, он называл своего брата. Что именно он говорил? Волонтир просил передать ему привет. Да-да, Яков Александрович припоминает, как во время одного из перерывов он перекинулся парой слов с Георгием Васильевичем, внешне очень похожим на его подзащитного, но вот о чем - выпало вчистую. Обидно, конечно, да что поделаешь...
Может быть, следователя интересует послевоенная судьба Дмитрия Волонтира? Или как его нашли через столько лет после войны? Он долго скрывался, жил где-то за Уралом, под чужой фамилией, работал в леспромхозе, на валке леса.
- Вы случайно не знаете, - вернулся следователь к интересовавшей его теме, - где жили Волонтиры во время оккупации?
Яков Александрович полистал обвинительное заключение и развел руками:
- Мой подзащитный имел квартиру в доме, где находилась казарма для солдат зондеркоманды, а вот где находилась казарма - сказать затрудняюсь. Вроде бы рядом со зданием следственной тюрьмы, потому что, по рассказам очевидцев, в декабре сорок второго целый взвод полицаев в считанные минуты прибыл на усмирение поднявшегося в тюрьме восстания. Но, как ни обидно, где находилась следственная тюрьма, я тоже не знаю... Есть памятник жертвам, есть мемориал, есть Вечный огонь - туда мы все знаем дорогу, потому что это действительно вечно, а вот спросите, где находилось гестапо или комендатура, - мало кто скажет...
- Пока жив хоть один из числа подобных вашему подзащитному, боюсь, придется вспоминать и казармы... - задумчиво возразил следователь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71