Каждый предмет в каюте, казалось, качался, и даже когда она закрывала глаза, то все еще могла видеть их; фонари, платье на вешалке, полированный деревянный пол перемещались и затем резко падали вниз. Беренис свернулась калачиком на боку, подтянув колени, прижав ребро ладони к виску, чтобы смягчить боль, не имея сил даже на то, чтобы плакать.
Себастьян пришел в каюту поздно. После игры в карты с Дэмианом и Перегрином он был зол, потому что почти не сомневался, что хлыщ мошенничал, но пока не мог это доказать. Он быстро пересек каюту, повесил шарф на один из стульев с высокой спинкой, сбросил сюртук и взглянул на неподвижную фигуру на кровати, полуприкрытую одеялом. Изящные плечи Беренис были повернуты к нему, линия талии мягко изгибалась, переходя в крутую выпуклость бедра, тонкое одеяло повторяло очертания ягодиц.
Желание стремительно поднялось в нем; он наклонился и залюбовался ее лицом и этими благоухающими локонами – чудесными душистыми локонами, скрывающими уши, и этим прелестным ртом, полуоткрытым над рядом маленьких, ровных зубов. Его рука замерла, готовая сбросить с нее ночную одежду, но как раз в этот момент Беренис пошевелилась и беспокойно застонала. Наклонившись ниже, Себастьян увидел смертельную бледность ее кожи. Он потрогал ее лоб и обнаружил, что у нее лихорадка. Почувствовав его присутствие, Беренис приоткрыла веки, глаза ее неестественно заблестели. Но даже будучи в этом полубессознательном состоянии, она отодвинулась от него.
– Что вас беспокоит? – спросил он, больно задетый такой явной демонстрацией ненависти.
Беренис покачала головой, не в силах говорить, и он догадался о причине ее недомогания. Сегодня штормило, а она, как понял Себастьян, никогда прежде не путешествовала морем. Его чувство боли и желания резко сменилось состраданием, нежность застала его врасплох, когда он осторожно перевернул горячую подушку, чтобы Беренис могла лежать на ее прохладной стороне. Он подошел к ящику с лекарствами, смешал травяной настой, затем приподнял ее, и, поддерживая своим плечом, уговорил выпить снадобье. После этого он наполнил таз водой и осторожно протер ей лицо и шею.
Беренис почти не понимала, что происходит: из-за ослепляющей головной боли затуманивалось сознание. Глядя на ее тело, такое притягивающее, зовущее под прозрачной ночной сорочкой, Себастьян осознал, что в ней сплелись воедино юная девушка и зрелая женщина. Невинная соблазнительница! И судьба распорядилась так, что это – его жена!
Себастьян нахмурился, не доверяя вспыхнувшему чувству жалости и нежности. Он становится сентиментальным! Потом осторожно отводя назад темные локоны, струящиеся по подушке, он был поражен, когда Беренис с благодарностью прижалась к его руке. Этот простой доверчивый жест тронул его до глубины души.
Он взял себя в руки и отодвинулся от нее, злой и смущенный. Смешно! И это Лажуниссе – пират и контрабандист, один из самых сильных, выносливых, опытных парней и искусных охотников, обученный индейцами чероки? Приятели – отчаянные ребята, готовые на все, – здорово посмеялись бы, увидев его сейчас! Лажуниссе у кровати прелестной женщины, исполняющий роль сиделки!..
Беренис почувствовала, как он отодвинулся, сквозь мягкий туман опия, который он добавил в лекарство. Она смутно сознавала присутствие рядом кого-то утешающего, согревающего и успокаивающего, но отказывалась поверить, что это мог быть Себастьян. Наконец, уставший мозг отказался от борьбы, позволив ей погрузиться в сон.
Беренис была больна много дней – такая жалкая и несчастная, что смерть, казалось, была бы для нее блаженством. Она никогда не думала, что переживет эту пытку. Далси тоже жестоко страдала и, судя по стонам и жалобам, доносившимся из каюты Перегрина, он также стал жертвой морской болезни. Но к тому времени, когда на горизонте показались Канарские острова, Беренис уже могла, шатаясь, добраться до поручней «La Foudre». С содроганием она смотрела вниз на монотонно поднимающуюся и опускающуюся поверхность моря, вспоминая, как молила Бога успокоить эти ужасные волны, обещая за это что угодно. Она перегнулась через фальшборт в то время как «La Foudre» плясала на волнах, как будто заигрывала с ними, подскакивая и ныряя, словно резвая молодая кобыла. Впереди виднелись туманные очертания острова, розовым облаком лежащего на горизонте. Земля! Неужели это действительно земля?
Внезапно ей захотелось найти Себастьяна и умолять его позволить сойти на берег, хотя бы на короткое время, чтобы она могла почувствовать благословенную твердую почву под ногами. Ветер прояснил ее сознание, стали всплывать какие-то смутные воспоминания: вот он наклоняется к ней с мягкой нежностью в глазах, вот касается ее ласковыми, как у женщины, руками. Она потрясла головой, чтобы прогнать эти видения. Нет, ей, должно быть, это приснилось! Как мог ее вечно насмехающийся, бессердечный муж превратиться в доброго ангела? Эта мысль была абсурдной, и Беренис отбросила ее как галлюцинацию, вызванную бредовым состоянием.
Ей не пришлось искать его, потому что он сам появился рядом и, укутывая ее в свой плащ, сказал:
– Будь осторожна, cherie! Ты еще слаба и можешь простудиться.
– Я хочу на берег! Мне нужно почувствовать под ногами твердую почву, а не эту ужасную, бесконечно двигающуюся воду. Можно мне сойти? – она просила, забыв гордость, умоляла его об этой единственной услуге.
Он посмотрел на ее изнуренное болезнью, бледное лицо с огромными глазами, окруженными синими кругами:
– Не сейчас, doucette! Мы не будем задерживаться в Тенерифе – вино для нас уже приготовлено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126