И снова мы оказались в чистом поле.
От ветра в лицо катились слезы, Фьюри покрылся пеной, бока его тяжело вздымались. Мы приближались к ещё одной, более высокой ограде, и опять чисто её взяли. Трое все ещё скакали впереди, но скоро я их обошла. И тут увидела гончих. А потом лису.
Местность вновь пошла на подъем, и я хорошо видела лису – темную на фоне зеленой низкой травы. Заметно было, что она уже выдохлась. Я видела, как она повернула голову, видела, как упала, но снова бросилась бежать. За ней неслось десятка два гончих. Они как-то странно лаяли, совсем иначе, чем вначале. Теперь они видели лису, настигали её, поэтому лаяли взахлеб, шерсть на загривке встала дыбом, хвосты торчали поленом. Ей не уйти, подумала я. В какую сторону ни беги, везде открытое поле. Лиса здорово боролась за спасение, но теперь устала и выдохлась, и ей не осталось ничего, кроме ужасного конца. Может, у неё лисята, но она никогда их больше не увидит. И никто ей не поможет. Никто.
Я подхлестнула Фьюри, послав его вперед с безумной надеждой предотвратить то, что должно случиться. Но добилась только одного: Фьюри сделал последний рывок, и я оказалась совсем близко, так близко, что финал разыгрался у меня на глазах. Гончие настигли лису, у которой уже не было ни сил, ни возможности схитрить, и она просто повернулась к ним и злобно оскалилась в последней попытке себя защитить. Собак было пятьдесят против одной. Еще минуту лиса держалась одна против всех, а потом вдруг исчезла в клубке рычащих, дерущихся, беснующихся псов.
Каким-то образом оказалось, что я стою. Или это Фьюри сам остановился? Тут подскочил егерь и хлыстом стал отгонять гончих от испускающей дух лисы, чтобы сохранить её шкуру. Это было единственное, что его волновало. Потом подъехали ещё три всадника, закрыли от меня ужасную картину, и я не видела, что было дальше. Следом подоспели остальные, Марк среди них; все пространство заполнилось тяжелым дыханием и сопением лошадей, человеческими голосами и смехом; кто-то взметнул лисью шкуру в воздух, и все оживились, закричали и стали говорить, какой был замечательный гон.
Все просто наслаждались весельем, жестокостью и смертью.
– Боже, как замечательно вы шли, – сказал мне какой-то человек. – Если когда-нибудь захотите продать своего коня, дайте мне знать. Вы здорово меня обошли.
Я не ответила. Марк улыбался:
– Ты была хороша!
Я отвернулась, потому что у меня сдавила горло и захотелось плакать. Все эти люди были так рады, что загнали бедное животное, не оставив ему никакой надежды на спасение.
Наверное, со мной тогда что-то произошло. Я думаю так, потому что чувства нахлынули внезапно и так остро, как никогда в жизни. Я уже не могла смотреть на происходящее со стороны, как умела раньше, душа моя просто рвалась на части, будто её разворотили ножом.
А люди вокруг, не удовлетворившись одним убийством, снова готовились в путь. Еще одной лисе суждено было принять смерть от их рук. И мне пришло в голову, что если бы они узнали правду, если бы они узнали, что я их обманываю, как лиса, что я ворую из их банков и контор деньги, они бы немедленно развернулись и бросились на меня. Я бы скакала во всю прыть, извивалась и увертывалась, но не смогла бы от них уйти, и они набросились бы на меня, терзая острыми зубами. Однако другие люди остановили бы их, и главный охотник произнес бы последние слова: «Маргарет Ротлэнд, вы признайтесь виновной в трех преступлениях, связанных с хищением и мошенническим присвоением чужой собственности, и мой долг приговорить вас к трем годам лишения свободы». И меня тут же уведут, решительно и бесповоротно.
Право большинства – решать, что тебе можно, а что нельзя. Когда строили тюрьму, моего согласия не спрашивали. Когда устраивали охоту, согласия лисы тоже не спрашивали.
И вот все опять поскакали, а я не могла смотреть на пятна крови, оставшиеся на траве. Предоставленный сам себе, Фьюри двинулся следом за остальными. Не знаю, долго ли мы так тащились, но владевшие мною чувства не утихали, а закипали все сильнее. От тесноты, ржания, скрипа кожи, высоких женских голосов, чавканья грязи под ногами, тявканья собак становилось ещё хуже. «Нужно различать веселье и веселье на краю могилы», – сказал Роумэн. «По пять гиней за визит, – сообщил тюремщик, – у меня длинная очередь». Фьюри негромко заржал и чуть не сбросил меня. «Опять взяли след! – взвизгнула какая-то девица. – Вот повезло!» «Все ли вы знаете о её прошлом, Марк? – спросил голос Уэстермана. – Она воспитывалась в ужасных условиях». Лиса воспитывалась в ужасных условиях? Воспитывалась ли она вообще, может, гончая воспитывалась лучше, чем я? Разве моя мать была не столь заботлива, как мать Марка? Ну их всех к черту! Безжалостные охотники. Разве то, что я делала, стоит хотя бы половины того убийства, которое они только что совершили?
Мы двигались дальше, проклятая орда неслась галопом с пронзительными криками. Опять трубил рожок, всадники пришпоривали коней, во все стороны летела грязь, лица горели жаждой крови. Мы подскакали к изгороди, Фьюри слегка замешкался, но затем превосходно взял препятствие; полагаю, я ему помогла, но не знаю. И снова через поле во весь опор, и через канаву, и, пригнувшись, сквозь низкие ветви деревьев. Охота разворачивалась во всю ширь, уходила направо, неслась вверх к лесу. Я резко повернула голову Фьюри влево. Ему это не понравилось. Я его пришпорила, и мы ринулись в противоположную сторону.
– Марни! Сюда! – услышала я голос Марка позади.
Я ухом не повела. Фьюри набирал ход, слетая с холма. Я не могла бы его остановить, даже если бы захотела. Мы шли скакали на живую изгородь из терновника и просто перелетели через нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82