— Другова выхода у нас и вправду нету! И чем скорее начнём, тем лучше! Сегодня! Сразу! Я согласен ночь не спать — до утра буду работать! Да ещё как! Самого черта перетру… А следующую ночь — Звенигора, а там — ты, пан Спыхальский… Так и будем чередоваться… Ну как?— Дело говоришь, Роман, — похвалил Звенигора. — Будем работать только по ночам.— Как же нам ночью узнавать то звено, что будем перетирать? — спросил Спыхальский. — Не кошачьи глаза у нас.— А, если б только эта помеха была самой трудной! — произнёс Звенигора. — Завяжем на соседнем звене ленту какую-либо — вот тебе и метка! — И оторвал от шаровар узкую каёмку. 3 Прошло лето. Незаметно наступила осень с порывистыми северными ветрами и надоедливой изморосью. Море стало мрачным, неприветливым. С его поверхности исчезла приятная голубизна, ласкающая взор, — вместо этого все чаще возникали пенистые буруны, и тяжёлые холодные брызги долетали на палубу к гребцам.Невольникам дали старые дырявые кафтаны и бешметы. Но они не спасали от холода и пронизывающего сырого тумана. Люди мёрзли, коченели. Многих душил кашель, и гребцы беспрерывно кашляли, надрываясь.«Чёрный дракон», как и другие турецкие военные корабли, все лето и осень сновал между Стамбулом и крепостями в устьях Днепра, Днестра и Дуная. Турция вела большую войну против России и Украины под Чигирином, и стотысячное войско великого визиря Ибрагима-паши требовало подкреплений, много боеприпасов и еды. Все это доставлялось главным образом по морю — силой невольничьих рук.Назад везли раненых, награбленные на Украине богатства да ясырь — живой товар.С конца лета, когда Ибрагим-паша начал терпеть поражения, «Чёрный дракон» перевозил потрёпанные войска в Болгарию, на зимние квартиры.Невольникам передышки не было. Паша Семестаф, желая выслужиться, каждый рейс старался сделать быстрее других кораблей, поэтому требовал, чтобы надсмотрщики выжимали все силы из гребцов.Абдурахман бесновался, как никогда. Казалось, в него вселился шайтан. Он бегал по помосту, извергая поток проклятий и ругательств, нещадно избивая каждого, кто лишь на миг уменьшал усилия или перекидывался словом с соседом. Свой прежний арапник он заменил таволгой с тёрном. Связанные в тугие пучки прутья таволги и жесткого тёрна, усеянного крепкими и острыми, как иголки, колючками, висели на стене его каморки. Розовая таволга, покрывавшая густыми зарослями склоны оврагов и радовавшая взор своим приятным цветом, стала для невольников ужаснейшей пыткой. Тяжёлые прутья колючками рвали тело даже сквозь плотную зимнюю одежду.Все лето Абдурахман обходил Звенигору, помня его разговор с Семестафом-пашой, хотя и бросал на него злобные взгляды. Но продолжалось это лишь до осени, до того самого дня, о котором думал Звенигора, что придёт он не раньше чем через год или два.В этот день Семестаф-паша спустился вниз к невольникам — время от времени он заглядывал во все закоулки корабля — и сказал Звенигоре:— Кучук-ага, я получил сообщение из Каменца… Оказывается, там действительно есть несколько турецких купцов. Но, к сожалению, никакого Кучука среди них нет. Чем объяснит это Кучук-ага?Звенигора никак не ожидал, что паша так быстро узнает про обман, и, застигнутый врасплох, на минуту замялся:— Как — нет?.. Неужели он… умер?— Э-э, дело в том, что он вовсе не умирал. Купец Кучук не мог умереть, ибо вообще не существовал на свете, жалкий раб! Я поверил тебе, презренный, и поплатился за своё легковерье — выбросил на гонца несколько курушей, которые, как я надеялся, вернутся мне приумноженными. А теперь знаю, что потерял их вовсе!В это время Абдурахман стоял сзади и внимательно прислушивался к беседе. На его плоском лице проступало торжествующее злорадство.— Странно, — будто раздумывая, сказал Звенигора. — А не мог тот человек ошибиться, эфенди?— Не думаю. Он не первый раз выполняет мои поручения.— И все же в Каменце он был обманут.— Кем? Зачем?— Моими врагами, которые продали меня в неволю.— Я не желаю больше тратиться на тебя, раб! С меня хватит! Ищи теперь сам путь, чтобы известить своих родных!.. — бросил паша и, резко повернувшись, вышел.В тот же день вечером Абдурахман зверски избил Арсена. Причины он и не искал. Просто считал, что настало его время. Схватив прут таволги покрепче и подлиннее, он подскочил к казаку и с размаху ударил по спине. Тонкие колючки глубоко впились в тело. Арсен вскрикнул от внезапной боли, пригнулся. А удары сыпались один за другим… Таволга стала красной от крови.Кровавые брызги покрыли одежду и руки Абдурахмана. Он с наслаждением хлестал невольника. Долго ждал он этой минуты и теперь мстил и за то, что невольник его ударил, и за испытанное тогда унижение.Воинов и Спыхальский стали кричать. Их поддержали остальные невольники. Прибежавший на поднятый ими шум корабельный ага оттащил Абдурахмана и с омерзением отшвырнул в тёмный угол окровавленную таволгу.Арсен не помнил себя от боли. Вся спина была истёрзана и горела огнём. Сжав зубы, чтоб не кричать, он еле держался за рукоять весла. А отпустить его не мог: это дало бы повод Абдурахману к новым истязаниям. Спыхальский и Воинов гребли и за него.В эту ночь была очередь Арсена перетирать цепь. Но не то чтобы работать, он даже уснуть не мог. Лежал на животе и широко открытыми глазами глядел в темноту. Роман взялся выполнить ночную часть работы Арсена, а пан Мартын, хотя и любил поспать, заснуть не мог, потрясенный свирепым нападением Абдурахмана.— Надо что-то придумать, братья, — шептал он. — Если до зимы не вызволимся, то пропадём, ей-ей, как рудые мыши, на этой проклятой каторге, разрази её гром!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13