Жак Мере сделал чертеж своего будущего дома в Париже и поручил г-ну Фонтену приобрести участок земли в предместье Сент-Оноре или рядом с улицей Аркады.
Четыре или пять дней спустя приехали рабочие и привезли обои, так что через десять дней обои были наклеены, занавеси и портьеры повешены.
Жак выбрал темные обои, чтобы оттенить картины, и когда г-н Фонтен вернулся, он принужден был согласиться, что хотя на свете есть только один художник — Рафаэль, но фламандская, венецианская, неаполитанская, флорентийская, испанская, голландская и даже французская школы имеют свои достоинства.
Жак Мере не взял для домика, построенного в лесу Жозефа, и трети картин, которые находились в замке Шазле. Там их оставалось вдвое больше, чем он повесил здесь и собирался разместить в парижском доме, оставив все картины на сюжеты из Священного Писания для маленькой больничной церкви. Одну комнату в лесном домике он обставил с особенным тщанием: ту, где напротив кровати он велел повесить портрет г-жи маркизы де Шазле — Евиной матери, столь трагически погибшей в огне.
Вся самая красивая мебель розового дерева, вся самая роскошная мебель черного дерева с инкрустациями из слоновой кости, вся самая ценная мебель работы Буля была собрана в этой комнате. На камине стояли вазы и часы саксонского фарфора самой затейливой работы, зеркала также были в рамах саксонского фарфора, и даже сам камин был из фарфора, но уже дрезденского.
Все это, включая портрет маркизы де Шазле, прекрасно сочеталось с бархатной обивкой гранатового цвета.
Нет нужды говорить, что ковры были выбраны в тон обивке.
Эта комната находилась в самом центре дома, как раз на том месте, где Жак, приведенный Сципионом, нашел маленькую Элен; из окна открывался великолепный вид, уже описанный нами: впереди поляна, за которой был виден Аржантон, а в подзорную трубу можно было рассмотреть даже дом доктора с лабораторией. Замыкали горизонт слева — замок Шазле, справа — долина Крёз.
Комната доктора, отделенная от той, которую мы только что описали, с одной стороны туалетной комнатой, с другой — коридором, отличалась, напротив, античной строгостью. Это была комната Цицерона в Кумах, обставленная по образцу и подобию самых красивых жилищ, раскопанных в Помпеях. Одна дверь вела из нее в библиотеку, другая — в гостиную, обставленную целиком и полностью в стиле Людовика XV; здесь находились все предметы этой эпохи из замка Шазле. Росписи в кабинете, подражающие помпейским, были сделаны учениками Давида.
В доме были две столовые — зимняя в оранжерее, полной экзотических растений, и летняя, под окном которой на чудесной куртине росли самые яркие и душистые цветы наших широт.
Сад незаметно переходил в лес, изгородь была уже за лесом. Строительство больницы продвинулось не меньше, чем строительство деревенского дома. Перегородки были сделаны; все было покрашено в жемчужно-серый цвет с вишневой каймой. В каждой комнатке было лишь одно украшение — распятие, на которое, когда окна раскрывались, падало солнце. Жалюзи, которые можно было поднять и опустить, пропускали ровно столько света, сколько предпишет доктор.
Уже можно было поставить сорок или пятьдесят кроватей, два десятка комнат оставались пустыми на случай, если этих сорока или пятидесяти кроватей не хватит.
Славный Жан Мюнье, движимый как личным интересом, так и признательностью, заботливо приглядывал за работами.
В пустых комнатах пока стояли та мебель и те картины, которым еще не нашлось применения.
Как мы уже сказали, картины на сюжеты из Священного Писания были оставлены для больничной церкви. В Париже все церкви были закрыты, но в провинции дела обстояли по-иному. Некоторые области — а Берри славится набожностью своих жителей — сумели сохранить не только свои церкви, но и священников.
Таким образом, священник замка Шазле, добрый человек, крестьянский сын, которому г-н де Шазле помог получить образование в буржской семинарии, нимало не обеспокоился ни тем, что священники объявлены вне закона, ни тем, что их стали приводить к присяге. Никто не явился к нему с требованием присягнуть новой власти; он остался в замке вместе со слугами, сохранив свое платье — смесь церковного облачения с крестьянской одеждой, и никто не обратил на него внимания. Он был человек тихий, незаметный, никому не делал зла, поэтому его никто не выдал.
Узнав, что имущество рода Шазле возвращено дочери маркиза, он пришел поздравить ее и попросил позволения остаться в замке на тех же условиях, что и прежде.
Ева прекрасно помнила этого достойного человека, она видела его во время своего недолгого пребывания в замке; он тогда подошел к ней и посоветовал искать утешения в религии, но она поблагодарила и отказалась: она не знала, чем вера может помочь ей в несчастье, которое она считала непоправимым, ибо считала, что навсегда потеряла любимого человека.
— Прежде всего, — сказала она ему, когда он пришел к ней после ее возвращения в Аржантон, — в замке разместится больница, а больница еще больше, чем замок, нуждается в добром пастыре, говорящем о вере простым и бесхитростным языком, потому что он обращается к крестьянам, то есть к людям простым и бесхитростным.
Посещая замок, Жак Мере не раз беседовал со священником и видел его терпимость и отеческую заботу о пастве; это были два очень важных, по его мнению, достоинства для духовного лица, поэтому он обещал ему, так же как браконьеру Жозефу, так же как управляющему Жану Мюнье, что ничто в его положении не изменится — разве что изменится к лучшему. Жак Мере попросил его обойти окрестные деревни и составить список бедных людей, которым нужна помощь на дому, и список тех, у кого нет дома и кого нужно поместить в приют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161