в памяти, как на экране в кинозале, чередой проходили картинки: музей в фонде Адиманты, маленькие сигары, которые Эдла Остманн курила во время разговора, крутившегося вокруг бесов и носорогов, разгромленная квартира Алисии, город, дракон, пожирающий свой хвост. Он вспомнил разговор с Алисией в парке, Уробороса, герметический символ времени, которое вечно вытекает из самого себя — и начало неотличимо от конца. Он продирался сквозь густой туман, которым выпивка затянула ему мозги, и вдруг его осенило: дракон, изображенный над стихотворением, означает, что конец — это начало. На сей раз он не позволил бешено бьющемуся сердцу диктовать ему решения, нет, указания должны поступать из мозга, а не от неведомой докучливой субстанции, подмешанной в его кровь вместе с малой долей водопроводной воды. Он медленно встал и подошел к умывальнику, полюбовался в зеркало на свои глаза — глаза страдальца, который проплакал всю ночь, оттягивая миг казни и пережевывая горькую правду. Он смочил себе лоб и подержал кисти рук под краном, потом зажег сигарету, глянул в окно и убедился, что туман над Лиссабоном был как никогда густым — на расплывчатой улице различались лишь матовые фонарные шары. Он снова взял в руки записную книжку, вырвал листок, опять перенес туда текст с первого пьедестала, но теперь расположил латинский алфавит в обратном порядке. Конец стал началом:
DIRA FAMES POLYPOS DOCTIVIT SVA RODERE CRVRA
ZYX VTSRQP ONM LKIHGF EDCBA
Дракон подсказывал, что ключ следовало использовать именно так: от последней буквы к первой, а не от первой к последней, как он пытался сделать раньше. Строка, которая у него теперь получилась, подтвердила, что на сей раз он не ошибся — калитка отворилась.
VSVTSVC.EDRD.ESADVDC
CORPORE.FILII.HOMINIS
Автор шифра не слишком требовательно отнесся к соответствию букв между собой: было очевидно, что он старался возвести как можно больше препятствий на пути профанов, рвавшихся к тайне. Буква V могла читаться как С в CRVRA, или как N в SVA, или как R вDOCVIT: надо было выбрать ту, какая больше подходила по смыслу, слушаться интуиции. Затем он взялся за следующую строку:
HVMANAQVE HOMINES SE NVTRIISSE DAPE
Z YXVTSRQ PO NMLKIHGFE DCBA
Здесь речь шла о камне и преисподней:
TESIDRV.AETAESME.IN.INSAENE.EVMPTE
LAPIDEM.CALCAQVE.IN.INFERNA.AMBULA
Через десять минут у него имелся полный квартет: в той последовательности, в какой нужно произносить заклинание, чтобы заставить Сатану явиться. Собственное открытие вдруг испугало Эстебана, он почувствовал озноб, ему померещилось, будто туман, там снаружи, утыкан глазами, которые молча смотрят на него. Его вдруг осенило: таинственные заговорщики, те, что убили Бенльюре и Альмейду и разгромили квартиру Алисии, ждали, чтобы он, Эстебан, раскрыл для них загадку этих четырех стихов, четырехгранную комбинацию, которая указывала то место, где земля пересекается с преисподней. Эстебан четыре раза перечел четыре строки, но не понял, что же они означают.
Corpore filii homini
Lapidem calcaque in inferna ambula
Hebreicis novem pedes tradi
Latinis septem, graecis quatuor adime.
Было еще не слишком поздно, отражение часов в экране телевизора показывало без четверти двенадцать. Видимо, виски и лихорадочное нетерпение растянули время, потраченное на расшифровку текстов, сделали его бесконечным, как ночь узника, мечтающего о смерти. Он надел куртку и спустился по лестнице вниз. Поравнявшись со стойкой, подумал, что следует позвонить Алисии — сообщить об открытии и, наверное, добавить что-нибудь еще, что-нибудь нежное и ласковое. Сеньора с бородавкой поставила перед ним телефонный аппарат; она смотрела на Эстебана взглядом кота, вздремнувшего на хозяйском диване. В ухо Эстебану полетели гудки. Потом законсервированный голос Алисии известил, что в данный момент ее нет дома, и предложил оставить сообщение после сигнала. Глядя на мясистую бородавку на лице сеньоры, которая снова прикрыла глаза, Эстебан продиктовал аппарату, что разгадал загадку четырех пьедесталов, но смысла полученного текста не понимает, что, если перевести его с латыни, он будет звучать так: «В теле Сына Человеческого, ступает на камень и шагает на запад, посвящает девять футов евреям, семь — латинянам, отнимает четыре фута у греков». Прежде чем положить трубку, Эстебан заговорил более нежным тоном, более мягким и произнес слова, в которых тотчас сам и раскаялся. Затем вышел на улицу.
Он остановил такси тут же, на площади Фигейра, и почти что шепотом назвал шоферу адрес: Ларго-дас-Портас-до-Сол, номер четыре. И только тогда, глядя сквозь окошко на черно-студенистый туман, превративший Лиссабон в трясину, он задался вопросом: почему Алисия не взяла трубку и где она может находиться в полночь? Он постарался успокоить себя приемлемым объяснением: она заснула, у нее кончились сигареты, и она спустилась вниз, в бар на углу. Ему захотелось закурить, но вежливая табличка, висевшая рядом с водителем, запрещала это. Кровь уже не так быстро неслась по венам, бешеный электрический ток, который еще несколько часов назад возбуждал нервы, сменился податливым спокойствием — именно в него погружался Эстебан, сидя на заднем сиденье такси. Он следил, как они поднимаются вверх, потом заметил, что справа появилась часть фасада, забрызганного желтым фонарным светом. Водитель остановился посреди черной мглы — словно в сердцевине какого-то не существующего в реальности места. Эстебан протянул купюру и вышел, не дожидаясь сдачи.
В глубине коридора, за дверью из дерева и стекла, через которую днем раньше Эстебан входил в здание и на которой по-прежнему висел перечень лекций фонда Адиманты на текущий семестр, тускло горел свет. Эстебан постучал в стекло — два-три раза, пока какая-то тень не показалась в конце холла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92