Если Эстебан правильно понял эту латынь, то книга посвящалась Игнасио да Алпиарсе, «золотых дел мастеру, соперничающему с ангелами и с самой природой в сотворении красот и чудес». Что касается стихов, то они тоже ничего не проясняли в джунглях дурных метафор и глупостей; к последнему листу скрепкой была присоединена копия гравюры — в дополнение к стихотворению. Эстебан несколько секунд смотрел на изображение, наслаждаясь вспышкой любопытства, вызванной загадочным ароматом минувшего, старинным и канувшим в забвение откровением: на фоне развалин и облаков полузмея-полуящерица, бледное подобие сказочных чудовищ, заглатывала собственный хвост, образуя кольцо древнего мифа. Это был Уроборос, змея, пожирающая себя саму, древнейший символ времени, которое неизбежно затягивает себя в собственную воронку. Эстебан еще раз прочел стихи, водя по строкам кончиком пальца:
Dira fames Polypos docuit sua rodere crura,
Humanaque homines se nutriisse dape.
Dente Dracocaudam dum mordet et ingerit alvo,
Magna parte sui sit cibus ipse sibi.
— Вот приблизительный перевод, — объявил он с оттенком не слишком искреннего отвращения, — извини, конечно, за корявость: «Ужасный голод научил Полипоса приняться грызть свои ноги, / а людей — устроить пир из частей человечьего тела. / Грызет дракон хвост свой и в брюхо заталкивает, / так что большая часть его самого ему же становится пищей».
— А что все это означает? — Руки Алисии взметнулись вверх.
— Описание гравюры, разве не видишь: дракон грызет собственный хвост, съедает сам себя. Подобно времени. Возрождается, поглощая то, что осталось позади.
Как и память, подумала Алисия. Будущее пережевывает хвост памяти, заглатывает его, преобразуя в совершенно новые кровь, кожу, клетки и нервы. Жизнь, по определению, антипод прошлого, а настоящее всего лишь катапульта, которая должна вопреки всему сделать выстрел. Счастливый дракон, подумала она со смесью отвращения и нежности; счастлив тот, кто может утолить голод, пожирая собственные ненужные члены, бесполезные и бесплодные, которые только мешают движению вперед: «Dente Draco caudam dum mordet».
— А что, стихи и гравюра в книге расположены рядом? — спросил Эстебан.
— Да, — ответила Алисия, очнувшись от своих мыслей. — Да, да. В самом конце, отдельно от остального текста, после двух чистых страниц. Может даже показаться, что их вставили позднее и они не связаны с основным корпусом, но нет: они составная часть книги, как и первая страница. Я сняла копию с гравюры, чтобы ты на нее взглянул. Что она может означать?
— Не знаю. — Эстебан не отводил глаз от дракона, который был целиком сосредоточен на пожирании самого себя. — С уверенностью я сказал бы одно: гравюра почти никак не связана с основным текстом, хотя они и находятся под одной обложкой. Не знаю. Наверное, это какая-нибудь загадка.
— Загадка?
— Да. — Эстебан постарался придать своему взгляду безразличие. — Возможно, дракон, хвост, эти Полипосы что-нибудь означают. Возможно, тут кроется зашифрованное послание.
— От кого? О чем?
Эстебан нервничал; и от Алисии не укрылось, что рука его слегка дрожала, когда он подносил зажигалку к кончику сигареты. А вдалеке, в тени тополей, маячил силуэт мужчины в плаще.
После короткого телефонного разговора, во время которого обсуждалась тема преследований и опять упоминались покойные, Мамен непререкаемым тоном заявила, что Алисии необходим отдых; оформление отпуска по болезни она берет на себя. Алисия должна как следует отдохнуть, отвлечься, может, куда-то съездить. Голос Мамен временами заглушали треск и писк, будто рядом с ней пылал костер или она стояла на морской пристани. Да, она звонит по мобильному телефону, она уже два дня как находится в Барселоне, на конгрессе по проблемам какой-то там патологии, и пробудет здесь еще не меньше недели. Оформлением отпуска для Алисии займется Тоньи. Алисия положила трубку и свернулась калачиком на диване, загипнотизированная телесериалом. Она выкурила сигарету — на экране сиял лысый череп Антонио Ресинеса — и пришла к выводу, что передышка ей действительно не помешает, что, пожалуй, резкое выпадание из повседневной работы, из привычного ритма жизни, в которой и укоренились ее призраки, поможет от них избавиться. Да, она будет, если захочет, читать, слушать музыку, ухаживать за цветами, гулять.. А почему бы не съездить в Малагу, к сестре? Сразу после полудня явилась Нурия в заляпанной гипсом майке и с привычными «Крускампос» в руке. Буйные белокурые волосы затеняли ей половину лица. Она открыла две бутылочки, выбрала диск Леонарда Коэна и с удовольствием глянула на мидии в маринаде, которые Алисия положила ей на тарелку. Алисия обрадовалась приходу Нурии: ее присутствие было чем-то вроде гарантии — или талисмана, или обещания, — что жизнь еще может стать беззаботной и веселой, что жизнь стоит того, чтобы ею пользоваться, иными словами, это тот самый поезд, который ни в коем случае нельзя упустить. Так что Алисия поднесла свою бутылочку к той, что была зажата в кулаке у Нурии, и они чокнулись.
— Работа продвигается, — сказала Нурия с оттенком отвращения. — Деву Марию я пока оставила в покое, все усилия мы сосредоточили на святом Фердинанде, который лишился своего меча, и теперь ему нечем рубить головы неверным. Знаешь, его меч рассыпался в труху, и он держит в руке какие-то щепочки. Вот что делает время. Ой, твои цветы — настоящая поэма; вечером их видно с улицы. Какие перышки!
— Весь секрет в том, чтобы правильно их поливать.
— Такие заботы отвлекают тебя, правда? Ты кажешься вполне довольной. — Нурия улыбнулась. — Как ты себя чувствуешь?
— А ты, — вопросом на вопрос ответила Али-сия, — как ты меня находишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92