Оставалась еще госпожа Летних покоев, но, хотя грядущее вряд ли сулило ей особенные радости, о ней заботился Сайсё-но тюдзё, так что за нее тоже не стоило волноваться. Словом, будущее всех его близких было так или иначе обеспечено.
В наступающем году Великому министру исполнялось сорок лет, поэтому не только во Дворце, но и во всем мире шли шумные приготовления к его чествованию. Осенью министра повысили в ранге, приравняв его положение к положению отрекшегося Государя, ему были пожалованы новые владения и соответственно увеличены годовое жалованье и вознаграждения. Разумеется, Гэндзи и так не испытывал ни в чем недостатка, однако, вспомнив о некоторых прошлых примерах, Государь распорядился, чтобы для него учредили особую службу. Это придало положению Гэндзи большую значительность, одновременно лишив его возможности бывать во Дворце. Между тем Государь по-прежнему чувствовал себя неудовлетворенным, ибо необходимость считаться с мнением света не позволяла ему передать министру свое звание. Министр Двора также был повышен в звании и ранге, а Сайсё-но тюдзё стал тюнагоном. Когда явились они во Дворец, дабы поблагодарить Государя за милости, красота Тюнагона излучала такое сияние, что министр Двора не мог не порадоваться за дочь. В самом деле, лучшего зятя трудно было себе представить. «Во Дворце она затерялась бы среди других дам, – думал он, – и положение ее было бы незавидным».
Однажды, вспомнив в какой-то связи тот давний вечер, когда Таю, кормилица молодой госпожи, столь нелестно отозвалась о цвете его платья, Тюнагон преподнес ей прекрасную поблекшую хризантему.
– Думала ль ты,
Что зеленый бутон хризантемы
Может так измениться,
Одевшись в росою украшенный
Яркий лиловый наряд?
Я не могу забыть, как больно ранили меня тогда ваши слова. – проговорил он, лучезарно улыбаясь.
Пристыженная Таю смотрела на него с восхищением.
– С младенческих лет
Росла хризантема в саду,
Увенчанном славой,
И ее зеленым бутоном
Кто бы посмел пренебречь?
Неужели мои слова показались вам оскорбительными. – довольно дерзко ответила она, заметно растерявшись.
Теперь, когда положение Тюнагона в мире упрочилось, прежнее жилище перестало удовлетворять его, и он переехал в дом на Третьей линии. За последние годы дом этот пришел в запустение, но Тюнагон позаботился о том, чтобы его привели в порядок, обновив покои, где когда-то жила госпожа Оомия и где теперь поселился он сам.
Это жилище, напоминавшее о прошлом, было бесконечно дорого его сердцу. Разумеется, пришлось привести в порядок и сад, ибо деревья и кусты слишком разрослись, не говоря уже о буйных зарослях мисканта (274). Расчищенные ручьи приветливо зажурчали.
Однажды в прекрасный вечерний час, любуясь садом, супруги беседовали о днях своей юности, вспоминая минувшие горести и печали. Некоторые воспоминания трогали душу, другие заставляли госпожу краснеть от стыда: «Представляю себе, что должны были думать тогда обо мне дамы!»
Почти все старые прислужницы остались в доме, сохранив за собой прежние покои. В тот вечер они устроились неподалеку от госпожи и радовались ее счастью.
– Светлый ручей,
Камень точишь ты, и в саду
Тебе все подвластно.
Так скажи нам, где теперь та,
Что тобой любовалась когда-то? (275) -
говорит Тюнагон, а госпожа отвечает:
– От той, что ушла,
Отраженья и то не осталось,
А ты и теперь
Бежишь по камням беззаботно,
Светлый ручей в саду… (275)
Тут появился министр, отец молодой госпожи, который, возвращаясь из Дворца, решил заехать к ним, плененный красотой алых листьев в саду. Здесь все было совершенно так же, как в прежние времена, на всем лежала печать благополучия, и министр с умилением разглядывал роскошно убранные покои. Тюнагон тоже был растроган до слез, и лицо его покраснело.
Вряд ли можно представить себе более прекрасную чету. Впрочем, в женщине при всех ее достоинствах не было, пожалуй, ничего исключительного, тогда как мужчина поистине не имел себе равных.
Пожилые дамы, пользуясь случаем, стали рассказывать старинные истории. Листки бумаги с песнями супругов лежали рядом, и, взглянув на них, министр заплакал.
– Мне тоже есть о чем спросить этот ручей, но вряд ли к добру теперь слова старика…
Кого удивит,
Что старая эта сосна
Засохла совсем,
Раз даже недавний побег ее
Седым покрывается мхом…-
сказал он.
Сайсё, старая кормилица молодого господина, не забывшая прежних обид, поспешила ответить, может быть излишне самонадеянным тоном:
– Мне надежную сень
Сулят эти прекрасные сосны.
Они выросли рядом,
И корни их с юных лет
Крепко друг с другом сплелись…
Прочие дамы стали слагать песни того же примерно содержания, и Тюнагон прислушивался с любопытством. А госпожа смущалась и краснела.
На двадцатые дни Десятой луны было намечено Высочайшее посещение дома на Шестой линии. К тому времени красота алых листьев достигла совершенства, и церемония обещала вылиться в великолепнейшее зрелище. Письмо с приглашением было послано во дворец Красной птицы, и ушедший от дел Государь тоже согласился пожаловать. Словом, все ждали чего-то необыкновенного.
В доме на Шестой линии готовились к предстоящему торжеству с усердием, позволяющим предположить, что размах его будет таков, какого еще и не видывали.
Государь со своей свитой прибыл в стражу Змеи и проследовал к павильону Для верховой езды, возле которого словно на Пятый день Пятой луны выстроились воины из левой и правой Личной императорской охраны, ведя под уздцы коней из левой и правой конюшен.
Когда подошла к концу стража Овцы, Государь перешел в Южные покои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114