Константинов с трудом разобрал полузалепленное снегом название парохода: «Триумф Венеры».Еще через час он был на квартире у начальника. Жена Ивана Дмитриевича, встревожившись, хотела для поисков мужа заложить Константинову казенных лошадей – Забаву и Грифона, но тот отказался. Как ни важно было дело, за такую наглость свободно и по уху схлопотать от любимого начальника, От лошадей отказался, взял приготовленные для Ивана Дмитриевича бутерброды с салом в полотняном мешочке и поспешил в Миллионную. Коли дома нет, значит, там. Где ему еще быть в эту ночь.
* * * Дверь распахнулась, в гостиную влетел Стрекалов – он подслушивал в коридоре; пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, и схватил жену за руку:– Катя! Это я убил. Я!Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову, Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья – круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами, в которых чудились маленькие рожки.– Вы кто такой? – обалдело воззвал Шувалов.– Не верьте ему! – воскликнула Стрекалова. – Это мой муж. Он не способен… Дурак! Иди домой.Стрекалов опустил ее запястье. Лицо спокойно, толстые губы сжаты.– Не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.Она попятилась:– Нет, не верю… Нет…– Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.«И они отпадут», – вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане.Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски:– Ты? – Она возвышалась над ним почти на целую голову.– Я, Катя, – сказал Стрекалов. – Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое, вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад:– Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.– О-ой! – завыла она. – Баба я глупая! Прости меня!Все молчали. Стрекалов сперва затих, потом все смелее начал поглаживать жену по талии, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.– Не плачь, Катя, – говорил. – Не плачь, милая. Каторгу-то мне не присудят, только поселение…– Вы, граф, услышали то, чего хотели, – без особой уверенности сказал Шувалов Хотеку.– А ты в Сибирь за мной поезжай, – советовал Стрекалов. – Ни разу не попрекну… Коз заведем, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?– Бедный мой! – рыдала она. – Оба вы мои бедные… Что творю! Господи-и!Ее душе было тесно в теле, телу – в платье, шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску, хотелось ласково провести по ней пальцем.Иван Дмитриевич тронул Стрекалову за плечо:– Катерина… не знаю, как по батюшке… Вы в смерти князя совсем не виноваты. Ваш супруг лжет.– Ты врешь? – она с надеждой взглянула на мужа.– Он обманывает… Но такая ложь требует от человека больше мужества, чем собственно убийство.Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума. И это правильно, иначе бы мир перестал существовать.– Лжет? – переспросил Хотек. – У вас есть доказательства?Сам тон вопроса убеждал, что посол вовсе не заинтересован в поимке преступника: лишь в такой ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.– Клянусь, Катя! Я убил! – опомнившись, выкрикнул Стрекалов.– Молчите! – приказал Иван Дмитриевич. – Какая Сибирь? Какие козы? Какие, черт побери, пуховые платки? Замод Цилль, вот что! – Он прошелся по комнате, остановился перед Хотеком: – Прошлую ночь господин Стрекалов провел в Царском Селе. Его алиби безупречно. Есть свидетели…– Смотрите! – поручик ткнул под нос Хотеку прокушенную ладонь. – Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.Там, на вершине жертвенного алтаря, и он и Стрекалов, может быть, впервые в жизни испытали чувство судьбы и свободы. Спускаться они не хотели. А если сказать им про замок Цилль? Нет, все равно не захотели бы… Невидимый, к ним подошел Боев и встал рядом. Три человека, добровольно принесших себя в жертву во имя любви – к родине и к женщине, плечом к плечу стояли в центре гостиной. Иван Дмитриевич смотрел на них с восхищением, но без умиления. Умиление расслабляет, а ему сейчас нужно было иметь твердое сердце.– Сумасшедший дом, – сказал Шувалов. – Давайте, граф, на всякий случай арестуем их обоих.– Это ничего не изменит, – ответил Хотек. – Мой ультиматум остается в силе.– Но ваш государь не одобрит подобных действий! Вы рискуете…– Я лучше знаю мысли моего государя.– Ротмистр! Немедленно выведите его отсюда, – сдавленным шепотом произнес Шувалов, указывая на Ивана Дмитриевича. – Завтра я с ним разберусь.– Вот вы себя и выдали, граф, – сказал Хотек. – Мне все ясно. Моя жизнь в опасности, и тем больше у меня оснований заявить следующее: если завтра до полудня предъявленные мною требования выполнены не будут, я начинаю готовиться к отъезду из Петербурга. Вы понимаете, что за этим последует? – Даже не подумав заступиться за Ивана Дмитриевича, Хотек пересек гостиную, взялся за дверную ручку.– Умоляю вас, подождите еще сутки! – попросил Шувалов.И так униженно прозвучала эта просьба, что Иван Дмитриевич забыл о собственных обидах. Казалось, Шувалов сейчас рухнет на колени перед австрийским послом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47