Если бы вы, полицейские, вместо того чтобы столько времени водить меня за нос, нашли тех, кто похитил мою девочку, она была бы теперь жива, и мне бы не пришлось никого убивать! – Аманцио Берзаги даже чуть приподнялся на постели и повысил голос. Он выглядел еще внушительней с этой повязкой, которая закрывала ему всю голову и две трети лица. – Чем вы у себя в полиции занимаетесь? Полгода я на коленях умолял вас найти мою дочь, а вы единственное, что смогли, – это найти труп... после того, как ее заживо сожгли там, на дороге. Мне сообщили имена убийц, так что же вы хотите от несчастного человека! Я должен был хотя бы посмотреть им в глаза.
– Одно дело – посмотреть в глаза, – произнес Дука, стараясь казаться спокойным и продолжая пить чашу своего стыда, – а другое – убивать.
– Но я не хотел их убивать, я хотел только поговорить с той женщиной, – возразил Аманцио Берзаги. – Я только задал ей несколько вопросов, а она вон как меня изувечила. Ну тогда я не стерпел. – В старческом голосе слышались слезы; он все пытался объяснить, что никого не хотел убивать, просто в какой-то момент потерял голову, перестал соображать, что делает. – Я не оправдываюсь, бригадир, можете хоть двадцать раз приговорить меня к пожизненной каторге – мне ли не все равно, в мои-то годы! Я говорю вам это только затем, чтобы вы знали: я и сам понимаю, что не должен был этого делать. Пускай они убили мою дочь, но я не должен был их убивать, я просто не смог сдержаться. – С предельной миланской честностью он пытался объяснить причины происшедшего несчастья. – Я не преступник и пошел туда не затем, чтобы устроить побоище, я пошел поговорить с той женщиной, а она сделала меня калекой да еще сказала: мол, девочку мою убили за то, что она действовала им на нервы... Потом пришли остальные двое – я их не искал, они сами пришли, чтобы убить меня, ведь та женщина вызвала их по телефону. Я почти и не заметил, как убил их, но я знаю, что не должен был этого делать, знаю, знаю, просто я не смог, понимаете, не смог сдержаться! – С трудом ворочая разбитой челюстью, он много-много раз повторял одни и те же слова.
– Вам надо было принести письмо, в котором перечислялись имена убийц вашей дочери и которое вам подсунули под дверь, в квестуру, и мы бы их арестовали, – через силу говорил Дука то, что следует говорить в таких случаях. – Могли бы и не ходить, а позвонить, мы бы сразу приехали. Почему вы этого не сделали?
Аманцио Берзаги покачал забинтованной головой и сказал такое, что Дука вначале даже усомнился, правильно ли его понял:
– Может быть, потому, что письмо мне подсунули под дверь в пятницу вечером, а на следующий день была суббота, выходной. Так вот, поскольку я был свободен, то и отправился на улицу Ферранте Апорти повидать эту женщину.
– То есть? – нахмурился Дука. – Что вы хотите этим сказать?
– Ну, понимаете, – мягким, хрипловатым голосом объяснил старый миланец, – если бы письмо мне подсунули под дверь, скажем, вечером во вторник, то в среду я пошел бы на службу, ведь день-то рабочий, а я, если жив, не могу не пойти на службу, поэтому вместо того, чтоб идти к ней, к той женщине, я пошел бы в контору и позвонил бы вам. Но раз в субботу у меня выходной, так я решил сам наведаться к ней, к женщине, что похитила у меня мою девочку и вместе с теми двоими убила ее. Словом, если б не суббота, я бы таких дел не натворил.
Дука все понял и промолчал. Это объяснение может огорошить кого угодно, только не миланца. Странное объяснение, но совершенно точное. Старый миланец при любых обстоятельствах, каждый день, всю рабочую неделю ходит на службу. А если и нарушает закон, то делает это в субботу. Дука поднялся.
– Ложитесь, отдыхайте.
– Да, да. – Аманцио Берзаги с тяжким вздохом откинулся на подушки. – Я хочу умереть, – прошептал он.
И в этом Дука понимал старика. Зачем ему жизнь без его девочки? Однако существуют обязательные для всех моральные правила, и среди них следующее: твой долг – всячески препятствовать каждому, кто пытается наложить на себя руки, какие бы уважительные причины он для этого ни находил.
– Успокойтесь, вам надо поспать, – сказал Дука и вышел из палаты.
У двери стоял полицейский, стороживший Аманцио Берзаги, убийцу.
– Иди в палату и не оставляй его одного ни на секунду. Я за него не поручусь.
– Слушаюсь, доктор, – откликнулся полицейский.
Внизу, сидя за рулем автомобиля, на котором ему надлежало ехать в квестуру, его ждала Ливия. День выдался пасмурный, очень холодный; миланская зима уже начинала кусаться, хотя тумана все не было.
Они вошли в кабинет, сели по обе стороны от его стола, поглядели друг на друга. Все было так грустно – и кабинет, и день, и вид у них обоих усталый, измученный.
– Тебе сегодня утром пришло письмо, – сказала Ливия, вынимая из сумочки конверт. – Прости, я его вскрыла, на конверте гриф Ассоциации врачей, и я не удержалась.
– Правильно сделала, – отозвался Дука.
В этот момент позвонил Маскаранти.
– Доктор, я ее взял.
Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что письмо с именами троих убийц Донателлы подложила под дверь Аманцио Берзаги горничная Домициана, и Дука поручил Маскаранти ее задержать.
– Она во всем призналась! – доложил тот.
Дука надеялся, что Маскаранти получил признание гуманными, конституционными способами. Но уверен в этом не был.
– Во всем призналась. Она спрятала в квартире своих хозяев Донателлу Берзаги и тех двоих ублюдков, а когда они ее бросили, подсунула отцу Донателлы под дверь письмо – в отместку.
Младенцу ясно: любвеобильная служанка решила отомстить тем, кто обманул ее надежды. Мир прекрасен, ничего не скажешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39