– Бригадир...
Голос доносился будто из глубокого колодца, в нем была такая боль, что Дука, который уже собрался послать Маскаранти за бутылкой граппы, вздрогнул и, обернувшись, увидел под кустистыми бровями неподвижный, зеленоватый огонь, точно фосфоресцирующее свечение на циферблате будильника.
– Ничего страшного, обычный обморок, – подбодрил его Дука (он знал, что старик боится инфаркта).
Аманцио Берзаги долго-долго глядел на него, затем охрипшим, с присвистом голосом выговорил:
– Мне лучше, бригадир. Можно ехать.
Он опять выразил готовность отправиться в морг опознавать тело дочери, но Дука движением руки удержал его.
– Полежите еще немного.
– Нет-нет, поехали, – возразил старик. – Мне гораздо лучше.
– Конечно, поедем, – кивнул Дука, – просто наш разговор еще не окончен.
Установлено, что миксопан оказывает стимулирующее воздействие и на психику, благодаря которому при тяжелых депрессиях или коллапсах организм быстрее возвращается в нормальное состояние.
Аманцио Берзаги слегка прикрыл озаренные фосфорическим светом глаза в знак того, что он согласен выслушать Дуку до конца – но только из вежливости.
– Вам не обязательно ехать в морг, – сообщил Дука. – Вы можете и отказаться.
– Я хочу видеть свою дочь, – в здравом уме и твердой памяти ответил старик.
– Боюсь, вы меня не поняли, – упорствовал Дука.
Оборачивая каждое слово толстым слоем ваты, с тем чтобы притушить его кровавый смысл, он вновь попытался втолковать старику, что тот увидит не «свою дочь», а нечто не поддающееся описанию, ведь до того как предать Донателлу огню, убийца еще орудовал камнем, словом, сделал все для изменения ее облика до неузнаваемости, а крестьянин, отправившийся искать бесноватого кота, может, и не поднял бы тревогу, если б не эта чудом уцелевшая рука с накрашенными ногтями.
– Поверьте, вам не обязательно ехать в морг. Закон не обязывает опознавать труп в таком... плачевном состоянии. Напишите официальное заявление об отказе, и к вам не будет никаких претензий. А убийцу... – он в ярости сжал зубы, – мы все равно найдем и без этого. Обещаю вам, что он получит по заслугам.
– Я хочу видеть свою дочь, – повторил Аманцио Берзаги. Миксопан уже действовал вовсю, и старик поднялся с постели энергичным, пружинистым движением спортсмена. Он совершенно твердо стоял на ногах и был настроен решительно, а в лице даже появились краски (вот каких высот достигла медицина).
– Поехали.
– Поехали, – сказал Дука, вставая, и добавил: – Спасибо вам.
Ему и Маскаранти путь до морга показался уж что-то чересчур коротким; старик, вероятно, этого не ощутил. Он всю дорогу держался прямо, не откидываясь на заднем сиденье, потом спокойно выбрался вместе с ними из автомобиля па площадке перед темным зданием; сторож отворил им дверь; из холла навстречу вышел дремавший в кресле дежурный врач: впятером они спустились в подвал и зашагали по длинному коридору мимо дверей холодильных камер, пока сторож не остановился и не открыл одну из них.
И тут Дука не выдержал – схватил старика за локоть, поскольку тот хотел войти первым и увидеть то, что до сих пор называл своей дочерью. А Дука уже видел это, потому и не совладал с собой.
– Не надо, вернемся домой! – почти умолял Дука. – Бог с ними, с этими формальностями, уйдем отсюда!
Но Аманцио Берзаги все-таки вошел в холодильную камеру, освещенную слепящими лампами из тех, что сводят человека с ума. Дука все время поддерживал старика под локоть; по его кивку врач приподнял красновато-серую клеенку, в жуткой тишине, которая сродни безумию, все смотрели на то, что до вчерашнего дня было Донателла Берзаги.
Наконец Дука нарушил эту тишину.
– Может быть, довольно?
– Нет, – ответил Аманцио Берзаги.
Дука понял, что дело здесь уже не столько в миксопане, сколько в несгибаемом, несокрушимом, неистребимом желании найти и увидеть свою дочь, пускай в таком вот жалком обличье, которое нельзя было бы назвать человеческим, если б не уцелевшая правая рука, нежная, белая, с ногтями, намазанными сентиментально-розовым лаком (такой цвет, вероятно, был в моде еще до первой мировой войны). И, глядя, как они поблескивают в мертвенном свете люминесцентных ламп, старик проговорил сдавленным голосом:
– Ее эмаль. Дома, в ванной, до сих пор такой флакончик стоит.
Какой точный подбор слов – сказал не «лак», а именно «эмаль», это значит, что голова у него светлая, миксопан еще действует.
– И вот здесь, на правой ноге, на большом пальце, та же эмаль. – Он слегка коснулся ноги, которую по непонятной причине, как и правую руку, пощадил огонь (на фоне ее нежной белизны тоже выделялись ногти, накрашенные розовым лаком а-ля Элеонора Дузе), и повторил: – Это ее эмаль, у меня стоит точно такой флакончик.
– Вы узнаете свою дочь? – спросил Дука.
Старик кивнул и произнес очень твердо и уверенно (видимо, подумал Дука, дело не только в инъекции миксопана, наверняка им движет какой-то внутренний импульс, не дающий ему потерять самообладание).
– Да. Я бы без этой эмали узнал. – Может быть, его убедили в этом размеры останков, а скорее – некое шестое чувство, безошибочно подсказывающее отцу, что перед ним его дочь, даже если от дочери почти ничего не осталось. – И плечи ее, и вот эта отметина на левой ноге, видите? Донателла в детстве упала, у нее был тяжелый перелом, она могла остаться хромой на всю жизнь, если б нам не попался замечательный хирург.
И действительно, несмотря на то, что огонь основательно потрудился над этим большим телом, он не смог уничтожить ни женственную покатость плеч, ни следы давнего хирургического вмешательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39