Разговаривая с Леной, он смотрел на нее из-под прижженных солнцем ресниц.
Лене понравился молодой табунщик, и она не отходила от него.
– А это кто? – спросил он, указав глазами на Александра, вернувшегося из ночной смены.
– Мой брат.
– Тоже молодец видный. Ему есть письмо от Марфы – такая девушка отдыхает у нас. – Табунщик подошел к Александру, достал из-за голенища конверт и передал ему. Потом вернулся к Лене, похвалил Александра, сел и вдруг прищелкнул языком: – Все вы красивые!
– И я? – спросила Лена.
Он стебанул плетью по голенищу сапога, отчаянно взглянул на Лену.
– Вы сильно красивая.
– Этого никто мне не говорил.
– Эх ты! Неужели? – татарин сокрушенно покачал головой. – Хотя вы и очень интересная, врать не годится, – строго сказал он.
Казах помахал плетью, подзывая к себе Лену.
– Гляди, чудо!
Серые грибы взломали асфальт на дорожке. Лене казалось это невероятным, но это было так: асфальт потрескался и сломался, а нежные водянистые шляпки грибов жили. Некоторые из них сломались, искривились, но большинство вылезло к свету и воздуху. Политые ночным дождем, они масляно блестели победоносными овальными головками.
– Да, это чудо! – сказала Лена.
Табунщики увезли Женю в степь. Сидел он на лошади позади казаха, держась за его пояс.
Лена вышла на равнину провожать.
– Привет передайте Марфе.
Молодой кинул на нее быстрый искрящийся взгляд. Сдерживая коня, свесившись с седла, сказал:
– А что привет? Сами приезжайте.
Долго глядела Лена на всадников, пока не скрыла их синяя завеса тучи.
Лена вернулась домой повеселевшая. Из-за бани взмывал и, взблеснув, падал топор. Лена поняла, что это Саня колет дрова. Как она помнит, братья всегда в это время заготавливали дрова. Подкралась к Александру, когда он, расколов бревно, нагнулся собирать поленья, повисла на его спине, сомкнув на горле руки. Рывком он сбросил сестру со своей спины.
– Саня, что пишет тебе Марфа?
– Подлизывается: мол, присылайте Женю, я, мол, за ним пригляжу.
– Ну, как ты грубо…
– Можно мягче: ластится.
Они кололи дрова до полудня. Потом Саша лег отдыхать за баней в затишке, а Лена пошла в дом.
Мать, не домыв полы, присела на пороге перед лоханью, рассматривая что-то на своей руке.
– Опять ты, маманя, взялась за полы!
– Вот что осталось от Кости. – Мать развернула красный футлярчик. Лежал в нем обгоревший, расплавившийся иностранный орден. – Летчик, Костин товарищ, принес. Сбили Костю немцы около Мадрида. Сгорел сынок…
Любовь Андриановна умолкла. Слезы катились по морщинам щек. Это были первые слезы после получения известия о смерти Кости. Лена села рядом с ней на пол, прижала к груди ее седую голову. Она не мешала матери выплакаться и сама плакала. Это было окончательное примирение с несчастьем перед тем, как начинать новую жизнь.
– Напишу дяде Матвею в Берлин: мол, немцы сожгли Костю. Пусть дядя глянет в их глаза вот так! – Лена нахмурилась, и мать впервые почувствовала, что взгляд у нее крупновский – беспощадный, приземляющий.
Любовь Андриановна выпрямилась, твердо сказала Лене:
– Снохе помоги. Заперлась в комнате, как медведица раненая в берлоге, то воет, то кричит на ребенка.
XXV
Светлана редко выходила из своей комнаты, днем занавешивала окно, потому что солнце раздражало ее. Новорожденный кричал часами, и она, чтобы утешить его, кормила часто и бессистемно, а он кричал еще сильнее, как будто бы вместе с молоком вливалась в него тоска и тревога матери.
– Такая анархия погубит мальчишку, – сказал как-то Александр. – То у него запор, то свищет, как из гуся. Непорядки!
Женщина метнула на него насмешливый взгляд.
– Учитель! Женись, тогда узнаешь, как их воспитывать!
Но, увидев, с какой лаской смотрит деверь на ее сына, улыбнулась, и веснушчатое лицо ее вспыхнуло материнской радостью.
– Эх, парень ты парень! Легко и светло у тебя на душе. Завидую. А вот женишься, привяжешься к человеку, а его…
Александр, стиснув зубы, молча ждал, когда она справится со слезами. Потом уверенно, как о деле, давно решенном, сказал:
– Костю возьму в светелку. Сегодня начинается у меня отпуск, вот мы с Костей и подружим.
– Чудной ты парень, Саша! Надо бы спорить с тобой, а не могу.
– А что попусту спорить-то? Чай, мы не полоумные.
– Я говорю, простой и чистый ты.
– Часто купаюсь, оттого и чистый, – пошутил Александр.
Нарядную ветловую качалку, похожую на гнездышко, перенес он к себе. Сам купал маленького Костю, ловко держа скользкое тельце в жестких руках, кормить носил по регламенту, в соблюдении которого проявлял железную стойкость и неумолимость.
Уравновешенность, неторопливые речи парня, сдержанные движения его крупной и легкой фигуры вселяли в душу Светланы ясность и твердость. Зная, что Саша в доме, она чувствовала себя спокойнее.
Крик краснолицего малыша не трогал Александра: парень сидел у стола за книгами. Если Светлана или Лена хотели взять Костю на руки, Александр, хмуря брови, говорил:
– Не балуйте человека! Орет? Это единственная возможность у него заявлять о себе. У кого дети, у того и крик.
Лена гибкой лозой склонилась над младенцем, нежно воркуя:
– Миленький мой! Гуленька! – и, выпрямившись так порывисто, что на груди натянулась кофточка, бросила брату вызов: – А все-таки Костя чудесный!
– Комок мяса и слабых костей. Но мы сделаем из него человека.
– Ты не любишь этого крошку!
– Пока не за что. Не заслужил. А ты, Лена, любишь?
– Да, люблю! – вызывающе ответила сестра, как и многие девушки, считавшая, что способность чувствовать является исключительно способностью женщин. – Он такая крошка, такой маленький человечек, такой топсик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135