Бойцы оставили молодых и стояли на перроне, пока не подали паровоз. Катерина вышла из вагона румяная и смущенно-счастливая.
А как тронулся поезд, Соколов вскоре уснул. Товарищи его долго возились на нарах.
– Жестко спать! – жаловался Абзал Галимов.
– На голой земле ты никогда не валялся, в грязи не леживал. Вот и трудно… – возразил Ясаков.
– Честное казанское слово, земля мягче!
– Спите! – проворчал Крупнов.
Все умолкли, но спустя некоторое время Вениамин нарушил покой тяжелым вздохом:
– Эх-хо-хо, а моя Марфутка не догадалась бы выйти хотя бы на десять минут на станцию.
Потом снова тишина да равномерный стук колес.
– А кто понесет туфли к этой самой сестре интенданта? – спросил Галимов.
– Я, – отозвался Крупнов.
– Вы? Гм. Я ведь холостой.
– Я тоже неженатый.
– Зря, женился бы дома, теперь не мешал бы мне.
Опять тишина, потом голос Ясакова:
– Раздумаешься – скучно служить, братцы.
– Теперь дома хорошо!.. Но присяга… Так надо. Все тяжелое – надо, чтоб войны не было, – сказал Галимов.
– Я робкий и жалостливый, Абзал. Истреблял жалость боксом – не вышло. И как я буду стрелять в человека? Не знаю…
В Москве их поместили в Чернышевских казармах – тут формировался для парада сводный полк Западного военного округа. До парада оставалось несколько дней, и все это время тренировались то в составе роты, то в составе батальона и полка. И как ни дружно и ни слаженно ходили, поворачивались, кричали «ура», генерал был недоволен ими. Недоволен он был еще и тем, что среди рослых солдат оказалось несколько человек маленьких. Сам же генерал Кошкаровский был среди всех едва ли не самого маленького роста, но такой осанистый, так пронзительно глядел острыми глазами, так лихо были подкручены его черные усы, до того ладно облегал мундир полное тело, что казалось, он и родился настоящим генералом, а другие генералы в сравнении с ним – какое-то отклонение от нормы.
Проходя перед строем, генерал остановился перед Галимовым, измерил его взглядом, спросил полковника:
– Это чей же недоросток?
Галимов вскинул голову: он плохо понимал сейчас, что говорят о нем. «Халхин-Гол» – расслышал он. Ему велели выйти из строя. Сделал он это так ловко владея каждым мускулом своего крупного тела, что генерал смягчился.
Генерал пощупал его широкие плечи, попробовал взять винтовку и не мог: намертво застыла она в железной рука Абзала.
– Ну что? – спросил генерал, улыбаясь, все еще пытаясь вырвать винтовку.
– Товарищ генерал, я могу любого длинного побороть.
Генерал остановился перед Ясаковым и Крупновым.
– Вот эти два красавца и понесут знамена дивизии, – сказал он сопровождавшему его полковнику.
После смотра 30 апреля вечером Александр Крупнов, завернув туфли в бумагу, поехал на Тверскую-Ямскую. На редкость был теплый вечер. Москва шумела тем постоянным неумолкающим гулом, который создавал впечатление неспадающего рабочего веселого напряжения. Всюду попадались люди с покупками, слышались разговоры о празднике.
Двери в общую квартиру открыла молодая женщина в халате, одна половина головы была завита, другой еще не коснулись щипцы, которые держала женщина в руке. Это и была сестра интенданта.
Она провела его в маленькую комнату, пригласила сесть на жесткий диван.
– Может быть, вина?
– Мне и так весело.
– Еще бы! Такой молодец!
Он пил воду и исподлобья посматривал на хозяйку, выжидательно стоявшую перед ним. Была она лет двадцати пяти, полная, красивыми бараньими глазами смахивала на своего брата.
Александр подал ей туфли, она всплеснула руками.
– Он с ума сходит. Мне что, прикажете коллекцию делать из обуви? Подумайте, третья пара. Он лишен юмора! Вы заводите радиолу, а я пока закончу свой туалет.
Женщина ушла на кухню к газовой плите, а Крупнов принялся рассматривать книги на этажерке. После каждого вновь завитого локона женщина заглядывала в комнату, предлагала то альбом, то карты.
– Я вас, Саша, не отпущу. Вы расскажете мне о братце. Вы женаты? Я познакомлю вас с подругами. Сколько вам лет? Двадцать? Ребенок! А мне… уже старуха. Красивая? Вы не видели меня молодой. Овдовела два года назад.
Он танцевал с ней, играл в карты. Уходил от нее нехотя.
Ночь была томительна для Александра, но он отмахнулся от всех сложных, путаных чувств и мыслей, решив на следующий день после парада зайти к новой знакомой.
XVII
Александр Крупнов шел впереди со свернутым знаменем. По мере приближения к Красной площади им все сильнее овладевало празднично-торжественное настроение. Затухала горечь в сердце. Он слыхал, что полк пойдет за Пролетарской Московской дивизией, и теперь испытывал чувство ревности к этой дивизии.
Он не хотел понять того же желания других войсковых соединений.
Когда полк прошел мимо огромного здания ЦК партии на Старой площади, Александр почувствовал себя еще сильнее и счастливее. С каждым шагом ему становилось все отраднее и легче. На повороте в переулок Александр обернулся, и то, что увидел, вызвало у него восторг: сверкая ровными, текущими линиями штыков, полк вклинивался в переулок, как бы распахивая узкий проход, сдавленный высокими домами. По этому каменному ложу, расцвеченному красными флагами, потекли батальоны, чеканя гулкий и дружный, слитный шаг. С Красной площади подскакал офицер связи на белоногой рыжей кобылице, сказал что-то генералу и опять ускакал.
– По-о-олк, стой! Вольно!
Александр оглянулся. Никто из красноармейцев и командиров не нарушил строя, сотни глаз были устремлены на кремлевские звезды, подожженные солнцем. Полк стоял в тени, а впереди, обрубая густую тень, текла река солнечного света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135