Следовательно…
– Следовательно, хан Батый вместе со своей лошадкой, – подхватил догадливый Пелисье, – где-то поблизости.
– Неужели еще не было нашествия? – раз за разом повторял Афанасьев.
Тут затрещала открываемая внутрь створка ворот, и в освободившемся проеме появился дородный чернобородый мужчина небольшого роста, но весьма просторный в плечах. Он был в сапогах, штанах ратника, в кольчуге и с палицей, усеянной внушительными железными шипами.
– Я воевода сей заставы, – важно сказал он. – Зовусь я Вавила по прозванию Оленец.
Женя попытался вспомнить, что говорилось в таких ситуациях в русских сказках, но ничего, кроме «дело пытаешь, аль от дела лытаешь», на ум не приходило.
– Что за дело привело вас? – возвысил свой голос бравый воевода Вавила, словно подслушав мысли Жени.
– Не лепо ли бяшет, братие, – вдруг ляпнул Афанасьев, – начати старыми словесыnote 18…
– Пожрать бы! – прервал своего спутника Поджо. Тотчас же появился козел Тангриснир с раздутым от травы пузом. Наверное, его вело магическое слово «пожрать», которое было всегда актуально для этой ненасытной рогатой скотины.
– Из дальних краев мы будем, воевода, – начал Женя и неожиданно для себя добавил: – Из земли греческой. Пал град Константинополь, коий вы зовете Царьградом, под ударами нечестивых псов-рыцарей веры латинскойnote 19, и побрели мы по опустевшей земле, аки пилигримы.
– Добро пожаловать! – вдруг воскликнул воевода Вавила. – Взойдите к нам, честные гости земли греческой! Тучи сгустились над землею вашей и нашей! Поганый Батый застил небо земли русской.
– А какой год? – отрывисто спросил Пелисье.
Воевода Вавила Оленец посторонился, пропуская гостей за бревенчатую стену ограждения, расчесал пятерней черную бороду и ответил неспешно:
– Видно, велика твоя печаль, егда забыл ты год, честной гость греческий. Ныне год шесть тысяч семьсот пятидесятый.
– Что-о? – буркнул Пелисье.
– Шесть тысяч семьсот пятидесятый от сотворения мира, – объяснил Афанасьев. – В переводе на наше летосчисление – тысяча двести сорок второй или сорок третий год от Рождества Христова. Точно не помню. Но как же так? Значит, уже пали Рязань, и Киев, и Чернигов.
– Слухи сии дошли и до вас, – горестно произнес Вавила Оленец. – Взят Киев, мать городов русских, и взята и разрушена Рязань. И много городов и крепостей пали под ударами полчищ татарских. Виноваты в этом нечестивый Батый и князь володимирский Ярослав Всеволодович, воевавший Литву и побивший многая тысяча литвинов, пока поганые татарове брали Торжок и Козельск!..
– Ну да, – сказал Афанасьев. – Феодальная раздробленность. Понятно. Помощи ни от кого не дождешься!
– Прошу снедать, – беспечно предложил воевода Вавила Оленец, который понимал в «феодальной раздробленности» примерно столько же, сколько деревенский поп понимает в астрономии. – Стол дубовый ломится от медов и яств. Прошу в горницу, отведать чем бог наградил! Садитесь, друзия!
Когда Женя Афанасьев увидел то, от чего в самом деле стонал дубовый стол, то он поднял брови и подумал: «Интересно, как они питались до Батыева нашествия, если и сейчас меню блюд, как в отменном ресторане русской кухни! Неудивительно, что у воеводы ряшка такая круглая да жирная!» На столе стояли деревянные блюда с жареными поросятами, деревянные же солила со сладкой белой рыбой, благоуханной от приправ. Была тут и жареная дичь, и красная рыба, засоленная с луком и перцем, и меда пареные и вареные, и пряные угорские колбасы. Изумительный аромат прожаренного, с дымком, мяса смешивался с запахами приправ и пряностей, пахучих трав и кореньев, отчего пахло свежо и остро, словно в майском лесу.
Ох, как заработали могучие челюсти Поджо и мало чем уступающие им челюсти его брата Эллера, когда они сели за стол!.. Если бы Женя Афанасьев не ел пять дней и имел волчий голод, то он не сумел бы приняться за трапезу с десятой долей той страсти, с какой приступили к еде братья-дионы. Пелисье же ограничился куском жареной свинины и чашей ароматного, во рту сладко вяжущего меда, от которого тотчас же гулко закружилось, забродило в голове.
– Любо мне зрить такое усердие, – похвалил воевода Вавила, щурясь и хитро усмехаясь в бороду. – Силен в еде, силен, и в ратном деле! Ты – кузнец? – спросил он у статного Эллера, кивая на молот, висевший на поясе могучего сына Тора.
– Нет, – невнятно буркнул тот, набирая полный рот дичи и жуя, – воитель. Мы прибыли сюда…
Оглашение цели прибытия сопровождалось таким чавканьем, что Вавила и его воины остались в полном неведении. Впрочем, воевода не стал доискиваться истины. Он поднял чашу с медом и провозгласил тост за здравие всех честных христиан и за погибель поганых татар и самого Батыя. Афанасьев почему-то вспомнил своего однокурсника Рифата Сайфуллина, которого выгнали из университета за неуспеваемость. Впрочем, тост он поддержал: ситуация требовала.
Осушив по три чаши меда, хозяин и гости опьянели, и разговор полился легче и непринужденнее.
– Велика сила татарская, – ораторствовал воевода Вавила, размахивая руками безо всякого намека на застольный этикет. – А только на каждую рать найдется своя погибель! Побили поганых в земле Угорской, и вернулся Батыище поджав хвост, а потом откочевал в степь. Сильна Русская земля! Пришли поганые к Рязани и, взяв, поругали и сожгли град, выжгли и церквы, и башни, и стены из деревянных прясл, срыли ворота Исадские, и Пронские, и Оковские, и Борисоглебские, и Южные. А ныне – жива Рязань! И срубили новые деревянные заставы взамен попаленных ордами поганого Батыги!
– Значит, Батый сейчас не на Руси?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113