Нам надо поговорить наедине.– Тогда ступайте в кабинет. Я предупрежу Майкла. Ему следовало бы сделать запрос в палате. Только там сейчас каникулы, и вообще она заседает тогда, когда не надо.Джин встретила Хьюберта в холле. Когда он поднялся вместе с ней в кабинет, вдоль стен которого в тиснёных переплётах размещалась мудрость трёх последних поколений, она усадила жениха в самое покойное кресло Майкла, прыгнула к нему на колени и провела несколько минут, обвив его шею руками и почти не отрываясь от его губ.– Хватит, – сказала она, поднимаясь и раскуривая две сигареты – ему и себе. – Из этой затеи с твоей выдачей, Хьюберт, ничего не выйдет.– Но предположим, что выйдет…– Не выйдет. А если выйдет, тем больше у нас оснований немедленно пожениться.– Девочка моя милая, я не могу это сделать.– Должен. Или ты думаешь, что тебя выдадут, – это, разумеется, абсурд, – а я останусь? Нет, я поеду с тобой тем же пароходом – как жена или не жена, неважно.Хьюберт поднял на неё глаза:– Ты – чудо! Но…– Знаю, знаю: твой отец, твоё рыцарство, твоё желание сделать меня несчастной ради моей же пользы и так далее! Я видела твоего дядю Хилери. Он готов нас обвенчать. А ведь он священник и человек с опытом. Теперь слушай. Я расскажу ему о новом повороте дела, и если он всё-таки согласится, мы венчаемся. Завтра утром идём к нему.– Но…– Опять "но"? Ему-то уж ты можешь доверять. Он, по-моему, настоящий человек.– Да, – подтвердил Хьюберт. – Второго такого нет.– Вот и прекрасно. Значит, договорились. Теперь опять можно целоваться.Джин снова уселась к жениху на колени, и, если бы не её острый слух, их и застали бы в таком положении. Однако, когда Динни открыла дверь. Джин уже разглядывала висевшую на стене "Белую обезьяну", а Хьюберт вытаскивал портсигар.– Замечательная обезьяна! – воскликнула Джин. – Динни, мы венчаемся, несмотря на эту новую ерунду, если только ваш дядя Хилери не раздумает. Пойдёшь к нему утром с нами?Динни посмотрела на Хьюберта. Тот встал.– Она безнадёжна, – объявил он. – Я ничего не могу с ней поделать.– И без неё – тоже. Ты только вообрази, Динни! Он думал, что я не поеду с ним, если случится самое худшее и его выдадут. Честное слово, мужчины ужасно похожи на детей.– Я очень рада.– Всё зависит от дяди Хилери, – сказал Хьюберт. – Ты понимаешь это, Джин?– Да. Он опытней нас в жизни. Как скажет, так и сделаем. Динни, отвернись. Я поцелую Хьюберта на прощанье, – ему пора.Динни отвернулась.– Ну, все, – сказала Джин.Они спустились вниз, и вскоре после этого девушки отправились спать. Их комнаты располагались рядом и были обставлены с присущим Флёр вкусом. Подруги немного поговорили, расцеловались и разошлись. Динни неторопливо стала раздеваться.В домах, окружающих тихую площадь, светились лишь немногие окна: здесь жили преимущественно члены парламента, которые сейчас разъехались на каникулы. Ветер не колыхал тёмные ветви деревьев; сквозь открытое окно воздух вливался в комнату Динни, не принося с собой ночного покоя, и шум большого города не давал утихнуть звенящим впечатлениям этого долгого дня."Я бы не могла жить вместе с Джин", – подумала Динни, но тут же, справедливости ради, прибавила: "А Хьюберт может. Ему именно это и нужно". Девушка скорбно усмехнулась. Что ещё остаётся делать, раз тебя выжили? Она лежала в постели, размышляя о тревоге и отчаянии Эдриена, о Диане и об этом несчастном – её муже, жаждущем её и отрезанном от неё, отрезанном от всех. В темноте Динни чудились его пляшущие зрачки, горящий и напряжённый взгляд – глаза человека, который истосковался по семье, по покою и не находит ни того, ни другого. Девушка с головой укрылась одеялом и, чтобы успокоиться, принялась повторять про себя детскую песенку: Упрямица Мери, глазам я не верю:Уже расцветает твой сад.И мак, и ромашка, и белая кашкаНа клумбах, качаясь, стоят. XIX Если бы, проникнув в душу Хилери Черрела, викария прихода святого Августина в Лугах, вы исследовали её тайники, скрытые под внешним обликом, словами и жестами, то оказалось бы, что он по существу не верит в полезность своей самоотверженной деятельности. Но у него в крови была потребность чему-то служить – служить так, как служат все, кто рождён руководить и возглавлять. Подобно сеттеру, который без всякой предварительной тренировки берет след, как только его выведут на прогулку, или догу, который сразу же пускается за лошадью, как только хозяин выезжает верхом, Хилери, отпрыск рода, на протяжении многих поколений руководившего различными областями социальной жизни, инстинктивно стремился изматывать себя, вечно кем-то распоряжаясь, что-то возглавляя, трудясь для ближних и не надеясь на то, что в своей общественной и пастырской деятельности ему удастся сделать больше, чем требует от него долг. В век, когда все поставлено под сомнение и каждого из нас непреодолимо тянет посмеяться над кастой и традициями, Хилери олицетворял старый порядок вещей, поколение, приученное влачить свою ношу не потому, что это полезно для других или выгодно для себя, а потому что отказ от этого равносилен дезертирству. Хилери никогда не приходила в голову мысль оправдывать или объяснять то служение или, вернее, рабство, на которые были обречены и он сам, и его отец дипломат, и его дядя епископ, и его братья – солдат, хранитель музея и судья (Лайонел только что получил назначение). Он полагал, что все они просто обязаны тянуть лямку. Кроме того, профессия каждого из них давала им известные преимущества, о которых он не забывал, хотя в глубине души и догадывался, что последние существуют скорее на словах, чем на деле.На следующий день после возвращения Ферза Хилери просматривал свою обширную почту, когда около половины десятого утра Эдриен вошёл в его довольно убогий кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101