— Я жду еще нашего друга.
— Я здесь, — ответил тот, отворяя дверь. — Мы можем идти, если угодно, дон Грегорио.
— Я готов.
— Так в дорогу! А что ваш набор? Идет?
— Лучше, чем я надеялся: я уже нанял больше трети.
— Браво! Так вам, значит, скоро можно будет отправиться в путь?
— Ах, если б скорей! С какою радостью я бы бросился в объятия своему приемному отцу! — вскричал с волнением молодой человек. — Как бы я желал уже увидеть этого верного друга моего отца!
— Терпение, дитя мое! Вот уж скоро вы увидите его.
— И вам я буду обязан этим счастьем. О, дон Грегорио, как я докажу вам свою преданность!
Они вошли к маршалу.
— В добрый час, — весело закричал тот, увидев молодого человека, — наш беглец нашелся.
— Да, сударь, — ответил дон Луис с очаровательной улыбкой, — и в отчаянии, что не воспользовался вашим любезным приглашением сегодня утром.
— Не стоит говорить об этом. Лишь бы вы теперь пришли к столу. Господа, к столу!
Обед начался.
— Вы знаете, дон Луис, — сказал маршал, — что мы идем сегодня в театр?
— Да, сударь, я имел уже честь слышать об этом от вас.
— Может быть, вы для того и пришли? — спросил он, смеясь.
— О, сударь, как можете вы думать так! Я очень люблю театр и давно не был в нем, но все-таки…
— Ну-ну, хорошо! — прервал тот. — Не оправдывайтесь, это лишнее.
— Идет, кажется, опера «Puritani». Это превосходное произведение, и я с величайшим удовольствием снова прослушаю его. Хорошая здесь труппа?
— Не знаю, право, это бродячая итальянская труппа; примадонну ужасно хвалят, как я слышал. Впрочем мы сами услышим.
— А помещение театра каково?
— Довольно хорошо для провинциального театра, который почти всегда закрыт.
— Есть там фойе?
— Как есть ли фойе? Конечно есть, и даже очень хорошее; это самое лучшее из всего, что есть в театре.
— Я надеюсь, вы мне покажете его?
— С величайшим удовольствием.
— А хорошие у нас места?
— Наша ложа около губернаторской и как раз против сцены.
Дон Луис улыбнулся.
— Я вижу, — сказал он, — что благодаря вам мы прекрасно проведем вечер.
Когда обед кончился, все поднялись и прямо отправились в театр, куря и болтая.
Когда они вошли в ложу, занавес еще не был поднят, но театр был битком набит.
Американцы замечательные энтузиасты; они восхищаются всем, что кажется им необыкновенным.
Дело дона Луиса наделало ужасно много шуму в городе, Жозуа Левиса все осуждали, и во всех общественных местах ему плохо приходилось.
Когда дон Луис вошел в ложу, все решительно поднялись с мест, и раздалось единодушное «браво», доказывавшее, как все население сочувствовало молодому человеку.
Дон Луис покраснел, вышел вперед и поклонился.
«Браво»и «ура» удвоились с такой силой, что весь театр задрожал.
В то же мгновение раздался свисток, и кто-то с бешенством закричал:
— За дверь мулата! Прочь раба!
Все оглянулись и увидели Жозуа Левиса, который горланил как бешеный, угрожая кулаком прежней своей жертве.
— За дверь бандита! За дверь пирата! Людоед!
— Вытолкать его!
Эти угрозы следовали одна за другой с невероятной быстротой. Многие повскакали на скамьи; одни старались взобраться в ложу плантатора, не перестававшего кричать, другие бросились в коридор и бежали в ложу, крича и толкаясь.
Дон Луис, спокойный и улыбающийся, ждал, пока водворится порядок.
Но шум, напротив, принимал все более и более ужасные размеры, и публика, разъяренная вызывающим видом плантатора, готова была, казалось, на все.
Дон Луис наклонился к маршалу и сказал ему несколько слов.
Маршал улыбнулся, кивая головой в знак согласия и, став подле молодого человека, крикнул таким громовым голосом, что заглушил шум.
— Американские граждане, свободные жители города Сен-Луи в штате Миссури! Граф дон Луис де Пребуа-Крансе от души благодарит вас за доказательства участия, которые вы ему даете; он сам желает выразить вам свою благодарность; слушайте его!
Американцы, несмотря на свой отъявленный республиканизм, уважают титулы; графы, маркизы, бароны и лорды всегда приняты у них с большим почетом.
Почему это? Никто не в состоянии объяснить, но это факт.
На спич маршала ответили дружными рукоплесканиями.
Все разом кричали: «Слушайте графа! Говорите, граф, говорите!» — приглашая молодого человека начать речь.
Наконец буря стихла и настала почти тишина.
Дон Луис воспользовался этим, чтобы поклониться и заговорить.
— Граждане, — сказал он, — чужой в вашей стране, сделавшись жертвой самого отвратительного замысла, я был спасен вами. Граждане этого великого, благородного города! Участие, которое вы выказываете, увеличило бы еще мою благодарность, если б это было возможно. Вы освободили меня из когтей тигра, который меня пытал, вы возвратили мне свободу, звание и положение в свете. Благодарю вас от души за все, за все!
— Браво, браво! Да здравствует дон Луис!
— Молчать!
— Слушайте, слушайте!
— Но это еще не все, благородные и великодушные граждане Соединенных Штатов, я прошу вас еще об одной последней услуге.
— Говорите, говорите!
— Я дал себе слово не мстить своему палачу; я решился забыть о хищном звере, жертвой которого я был; я хотел унести в своем сердце, покидая этот город, одно только воспоминание — воспоминание о ваших благодеяниях.
— Браво! Да здравствует дон Луис! Слушайте!
— Молчите!
— Но этот презренный, забывая произнесенный против него общественным мнением обвинительный приговор, осмеливается еще поднимать свою обесчещенную голову; неудовлетворенный страданиями, которые он мне причинил, он имел еще дерзость вызывать вас и оскорблять в лицо; своим наглым протестом против вашего приговора он скорее вас оскорбляет, чем меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60