Он увидел, что сорок индейцев кайенов незаметно вышли из лагеря, переехали реку на том же месте, где и они, и выстроились так, что отрезали им возвратный путь.
Желтокожие посмотрели с беспокойством друг на друга, но, зная, с какими людьми они имеют дело, старались казаться покойными.
Как только Красный Нож заметил, что его приказания исполнены, он поднял руку и обратился к охотнику, который следил с беспокойством за всеми его движениями.
— Мои братья, бледнолицые, добро пожаловать, — сказал он, — пусть четверо из вас переедут реку и без оружия войдут в лагерь.
Всякое сопротивление было бы напрасно; западня была хорошо устроена, и охотники поняли, что они попались.
Четверо из них, сняв оружие, решились последовать этому насмешливому приглашению.
Красный Нож и другие вожди ожидали их.
Они вежливо пошли им навстречу и подвели их к огню совета, не говоря ни слова.
Дойдя до огня, Красный Нож сел и сделал знак чужестранцам также присесть.
Охотники воспользовались глубоким молчанием, чтоб осмотреться кругом.
Тогда они увидели беглецов, опиравшихся на тотем племени, поставленный в нескольких шагах от советного огня при входе в палатку вождя.
— Зачем бледнолицые явились в мой лагерь? — спросил наконец Красный Нож глухим голосом, — чего хотят они от кайенов? Нет ничего общего между бледнолицыми и краснокожими воинами.
Этот вопрос был сделан далеко не дружеским тоном; к тому же охотники заметили, что против индейского обычая им не предложили трубки, значит, на них смотрели не только как на чужестранцев, но и как на врагов.
Вождь желтолицых был наш старый знакомый, Ипполит Маркотет; он уже давно знал все индейские обычаи и хорошо понял, что этот прием был враждебен.
Но это был очень отважный и хитрый человек, привыкший с детства смотреть опасности прямо в глаза.
— Я явился в лагерь воинов кайенов, — ответил он, — чтоб сесть у советного огня и выразить моим красным братьям просьбу слишком справедливую, чтоб быть оттолкнутыми ими.
— Кайены люди разумные, — ответил величественно Красный Нож, — никто напрасно не прибегал к их правосудию.
— Я это знаю, — сказал, поклонившись, лейтенант капитана Грифитса, который отлично знал, с кем имеет дело, и потому не поверил ни одному слову из всего сказанного. — Я знаю, что кайены разумные воины; просить у них удовлетворения за оскорбление или наказания за обиду — это значит получить наверняка просимое.
Индейские вожди молча поклонились; лейтенант продолжал таким спокойным тоном, как будто бы он находился в гостях в каком-нибудь Нью-Йорке или Бостоне.
Я так надеюсь на честность моих красных братьев, что ни минуты не колебался прийти в лагерь с моими молодыми людьми; к тому же нет никаких причин для ссоры между кайенами и желтолицым Красной реки; топор давно уже зарыт между ними; зачем же я буду бояться прийти к своим братьям даже без оружия? Если б я думал, что они нам враги, то двести желтолицых воинов стоят лагерем в двух с половиной милях отсюда; я мог бы с ними явиться и предъявить свое требование сахему. Я не хотел этого сделать, я знал, что я шел к друзьям.
Наступило молчание.
Хотя индейцы оставались бесчувственны к последним словам, но они отлично поняли, на что намекал молодой человек, говоря — какими силами он располагал.
Красный Нож сделал почти незаметный знак; один из воинов выделился из тесной группы, стоящей кругом совета, и сейчас же удалился. Но это не ускользнуло от лейтенанта. Он понял, что вождь доверяет его словам, и послал разведчика, чтоб убедиться; он улыбнулся, но продолжал:
— Краснокожий негодяй, не принадлежащий ни к какому племени и которого оттолкнули все нации, пришел ко мне в лагерь и просит моего гостеприимства; это гостеприимство я ему предложил, а он отблагодарил меня за мое доверие тем, что украл одну из моих пленниц; пусть мне братья ответят, имел он право так поступать? Честно ли его поведение? Не изменил ли он законам гостеприимства? Пусть мои братья рассудят; я все сказал.
Взгляды всех повернулись на индейца, неподвижно и небрежно опиравшегося на ручку тотема.
Сахем сделал ему знак подойти и, бросив на него подозрительный взгляд, сказал:
— Мой брат обвинен, пусть он защищается.
Индеец презрительно улыбнулся, сделав над собой усилие.
— Я думал, что насмешливая птица не встречается в этих холодных странах, — начал он, — а между тем ее обманчивое пение раздается в моих ушах; и какому племени принадлежит эта лживая собака, которая смеет предполагать, что я, вождь и Сагамор моего племени, не принадлежу ни к какому племени? Посмотрите его кожу, она ни белая, ни черная, ни красная; от какого же племени он происходит? Сам он не знает; он не может произвести человека — своего цвета; он постыдное сочетание белого негодяя и самки кабана. По какому праву возвышает он голос перед советом вождей, — он, который сам управляет шайкой бандитов? Мое племя живет далеко, там, где восходит солнце; племя это отважно, многочисленно; я главный вождь Окасов; мое имя Курумилла; вот мой тотем.
Говоря таким образом, Курумилла сделал два шага вперед и расстегнул блузу, покрывающую его грудь.
Тогда присутствующие могли увидеть синюю татуировку на левой стороне его груди, представляющую восходящее из облаков солнце.
— Курумилла! — вскричали вожди, почтительно ему кланяясь.
— Брат и друг Искателя следов, покровителя краснокожих? — спросил Красный Нож с волнением.
— Я Курумилла; чтоб не расставаться с Искателем следов, я оставил друзей, родных, свое племя и страну; я пришел сюда и нашел других братьев между людьми моего цвета кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60