И, несмотря на огромную работу для всех этих учреждений и на работу над своими книгами, Рубакин успевал печатать в разных периодических изданиях Европы и Америки библиографические статьи, рецензии, обзоры и т.д. – только за эти три года им была опубликована 1000 таких рецензий.
Были завязаны связи и с местными лозаннскими культурными работниками, в большинстве швейцарскими социалистами весьма умеренного толка. Рубакин организовал библиотеку Народного дома в Лозанне, составил музыкальный каталог для Музыкального института Рибопьера в Лозанне, в котором сперва учился, а затем преподавал его младший сын и мой брат Борис, ставший впоследствии известным пианистом. В Народном доме часто выступала на рояле Людмила Александровна и жена другого моего брата, Юры, игравшая на скрипке. Таким образом, вся вторая семья Рубакина тесно вошла в швейцарскую жизнь и впоследствии составила «швейцарскую ветвь» семьи Рубакина. Но мой отец сам всегда оставался глубоко русским и работал для России. О своем институте в письме В.Д.Бонч-Бруевичу от 17 октября 1931 года он писал между прочим: «Наш Институт теперь уже представляет собой чуть ли не самый важный центр советской литературы за пределами СССР, а главное, центр самый систематический». Он только не объяснял, что этот центр – это он сам и его библиотека...
Еще задолго до второй мировой войны, которая отрезала его от России, мой отец стал беспокоиться о судьбе своей библиотеки. Чувствуя себя больным и старым, он в первую очередь думал о том, как спасти библиотеку в случае его смерти. Об этом отец неоднократно говорил со мною. Он предлагал завещать библиотеку мне, но я отказывался, так как обстоятельства жизни часто бросали меня с места на место.
Больше всего привлекала Рубакина мысль передать библиотеку Советскому Союзу. В этом он видел спасение накопленных им книжных богатств, которые поступят на службу народу. Еще в начале 30-х годов он вел об этом переговоры с Н.К.Крупской. Но, по существу, речь шла не о немедленной передаче библиотеки Советскому Союзу, а о передаче после смерти Рубакина.
Собрание книг Рубакина стало уже настолько известным в Европе и в Америке, что целый ряд крупных библиотек пытался его приобрести, предлагая отцу очень крупные суммы. Так, он получил предложение продать свои книги от директора Нью-Йоркской публичной библиотеки Лейденберга, от директора швейцарской Национальной библиотеки в Берне Марселя Годэ, от библиотеки Базельского университета, от Палестинской национальной библиотеки в Иерусалиме и т.д. На все эти предложения отец ответил отказом, так как берег библиотеку для СССР.
После первой мировой войны, когда материальное положение Рубакина в Швейцарии было очень тяжелым, он обратился к А.М.Горькому с просьбой содействовать изданию его книг в Советском Союзе, чтобы у него была возможность оплачивать содержание библиотеки, в которой в то время было уже свыше 42 тысяч томов. В письме к Горькому от 19 января 1922 года он писал: «Я пишу Вам еще раз, но лишь потому, что все-таки хочется сделать с моей стороны все возможное, чтобы сохранить библиотеку именно для России и именно ей отдать всю мою работоспособность».
В письме Горькому от 10 февраля 1922 года Рубакин опять пишет: «Я вовсе не желаю продавать моей библиотеки, а просил только о материальной поддержке: я просил Вас поддержать меня работой, чтобы библиотеку не продали за долги, так как она должна быть сохранена для России».
Горький горячо поддержал просьбу Рубакина о пенсии. Он писал: «Поддерживаю ходатайство Рубакина, много пользы принес этот человек рабочему классу». Персональная пенсия союзного значения была ему назначена Советским правительством в 1930 году.
Период жизни Рубакина между двумя войнами был периодом огромной творческой работы по разработке его библиопсихологических теорий. За это время он не только создал свой Институт библиопсихологии, но завязал многочисленные связи с учеными и писателями Западной Европы, переписывался с читателями, подбирал свою библиотеку.
Но этот же период был для него и трудным периодом. Против него в советской библиоведческой литературе поднялась несправедливая критика.
Его книжки, расходившиеся миллионными тиражами в первые годы Советской власти и позже, перестали печатать. Его исследования по психологии читательства с 30-х годов не издавались. Его все больше и больше отрезали от его родины, старались сделать все, чтобы его забыли. И действительно его стали забывать. Молодежь уже ничего не знала о нем или знала очень мало.
Рубакин искренне недоумевал, почему к нему стали вдруг так относиться. Официально никто его не трогал. Его даже постоянно звали в СССР, как об этом свидетельствуют приглашения к нему от ВОКСа и от его друзей.
Рубакин жил мыслью о России, работал для нее, оставаясь до глубины души русским. По-французски он говорил с ужасающим акцентом, хотя отлично знал этот язык. Он даже и одевался, как одевались в России в конце 90-х годов прошлого века, – ходил в так называемой «крылатке». Он жил и работал прежде всего для русского народа. В нем интернационализм и русский патриотизм слились в единое целое.
Мысль о возвращении в Россию не покидала его с самого начала революции. Он мечтал хотя бы на время приехать в СССР, посмотреть, какой стала страна после революции, как претворяются в жизнь великие социалистические идеалы, которым он служил всю свою жизнь.
Одна из его читательниц, бывшая с ним в оживленной переписке, С.Мотовилова, в своих воспоминаниях, напечатанных в «Новом мире», рассказывает, что в начале 20-х годов Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72