Но дома, когда мои нервы несколько успокоились, я стал мысленно повторять фразы незнакомца, в особенности те, которые касались Вирве. Как же выразился этот всезнающий деятель?.. «Девица была лихая, красивая девица, да и она не из тех, кто открещивается. Родительская веселая кровь!» Да, выражено достаточно ясно. И тут вдруг вспомнилось мне снова сказанное некогда самой Вирве: «Тогда (то есть до вступления в брак!) мы оба могли делать все, что заблагорассудится… и никто из нас не мог тогда, да и сейчас не может, ни в чем упрекнуть другого».
Как четко эти ее слова накладывались на то, что сказал незнакомец! И лишь, позже в моей памяти всплыла фраза странного незнакомца относительно госпожи Киви: «Эта дамочка умеет сводить парочки, и еще как… хоть навсегда, хоть… на время. Как придется».
Силы небесные, пощадите! Может быть, она и Вирве, своей дочерью, торговала? Прямо-таки удивительно, что я, думая так, не лишился разума. «Подфартило!» — сказал этот человек о Вирве. Моим же уделом было, начиная с того дня, жить словно в кипящем котле. Тогда я совершенно самостоятельно и на своей шкуре познал истину, что на свете имеется два вида ядовитых змей: от укуса одних либо быстро умрешь, либо выздоровеешь, другие же тебя жалят из часа в час, изо дня в день, и так до бесконечности… нет, все же — до конца, но мучительного.
Однако, когда моя женушка сочла уместным вновь появиться в Таллинне, я ни словом не обмолвился о моем разговоре с тем всезнающим человеком, хотя был почти уверен, что она и сейчас живет двойной жизнью. Но ведь ей было бы проще простого все до последнего отрицать, тем более, что в запасе у меня не было ни единого факта, чтобы обвинить ее. Но ты можешь себе представить, с каким удовольствием я задал бы ей вопрос, сколько парочек удалось вновь свести ее чувствительной мамаше? Вместо этого я спросил, как идет жизнь в Тарту или что-то вроде того.
«Там нет ничего нового, — Вирве покачала головой и сделала пренебрежительный жест. — Но вот что странно, — она повернулась ко мне спиной, делая вид, что занята цветами, — ты никогда не поинтересуешься, как поживает моя мама! Это, как видно, тебя не беспокоит».
«Ну и как же она поживает?»
«А как она может поживать… Мама больна и в большом затруднении».
«Так что?..»
«Так что ты должен бы выделить для нее немного деньжат… если возможно».
Это мы одолеем. Пусть берет хоть сейчас и отошлет по почте, нельзя же больного человека обречь на голод. Здоровый же о себе и сам позаботится.
«Это правда. Да, когда папа был еще жив, мама никогда не терпела нужды. А что, если бы мы взяли ее сюда, к себе, жить?»
Вот это был ударчик, от которого у меня зазвенело в ушах… в прямом смысле этого слова. К счастью, Вирве спешила в почтовую контору и сразу же добавила: «Ладно, этот вопрос обсудим когда-нибудь после».
Она взяла деньги и ушла. Я посмотрел ей вслед и подумал: «А спросила ли ты когда-нибудь, как живет моя мама?»
И вновь мы влачили дни нашей жизни так… полублизкими, получужими. О переезде к нам госпожи Киви речи больше не заводилось, но будто в противовес этому у нас почти ежедневно возникало множество разногласий и мелких ссор, нельзя сказать, чтобы они сами по себе, взятые по отдельности, делали погоду, однако в сумме все-таки действовали на нервы и поглощали значительную часть моей жизненной энергии. Как ты знаешь, мне свойственна, кроме всего прочего, эта удручающая черти: я очень медленно прихожу в себя даже и после малейшего волнения. Временами состояние моего духа и самочувствие были тяжелее, чем гора Синай, но затем рухнули старые «истины» и пришли новые, возможно, и те же самые, прежние, только с другими наклейками. Каждый отдельный день казался мне невероятно длинным, но в целом время все же шло быстро — эти же самые дни словно летели. В особенно тяжелые моменты я брал скрипку и жаловался ей на свои беды и невзгоды, мне ничего не стоило их раздуть, сделать значительнее, чем в действительности. И что бы и когда бы я ни делал, я не был собой доволен: вечно было такое чувство, будто и то и другое можно было бы сделать лучше.
Но пусть будет все, что я тебе до сих пор говорил, всего лишь… предисловием к последующему.
Случилось так, что в один из тихих, но морозных февральских дней, когда дымы из труб зданий поднимались прямо, как колонны, я позабыл дома очень нужную мне вещь и во время большой перемены поспешил за нею. Влетел, как был, в пальто, в галошах и в шапке, в свой рабочий кабинет. И как раз в тот момент, когда я нашел то, что искал, наружную дверь открыли, и вместе с топотом ног и прихожую ворвались женские голоса. Сколько именно было вошедших — этого я не знаю и до сегодня, но голос Вирве перекрывал все другие. Я прислушался. Женщины вошли в так называемую залу, расположенную рядом с моим кабинетом, и я услышал их разговор, который, очевидно, был начат уже на улице или же где-то там еще.
«Эг-ге-е, голубицы, — произнесла Вирве без обиняков, тоном превосходства, — этак вы не сможете удержать как своих будущих, так и уже имеющихся мужей. Мужчины никогда не должны узнавать нас до конца — ни до, ни после свадьбы. Мужей надо держать в голоде, надо заставить их трепыхаться, только тогда они не сорвутся с поводка. Нет, я ведь не о голодном желудке говорю, а… ну, о любовном голоде, или как лучше сказать. Ну да вы и сами догадываетесь, дорогуши. Проделывайте с другими мужчинами, что только пожелаете, но своему мужу или же избраннику все надо отпускать порционно, и чем меньше, тем лучше. Возьмите это себе за правило жизни, а там будь что будет. Но без этого не будет ничего».
Ей, бедняжке, и в голову не приходило, что я в это время дня могу оказаться дома, тем более, что на вешалке в прихожей не было ни моего пальто, ни шапки, да и Марта тоже куда-то отлучилась, хотя в данный момент в ней никто и не нуждался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99