? — Предприниматель вскакивает, словно пружина. — Именно к вам-то мы и направляемся. Моя фамилия Киппель.
— Очень приятно! Но скажите все же, почему вы решили направиться именно ко мне?
— Все потому же, из-за этого хутора.
— Хм… Откуда вы узнали, что я собираюсь продавать свой хутор?
— Кийр услышал об этом не далее как сегодня от юлесооского хозяина, господина Тоотса.
— Смотри-ка ты! Я незнаком с господином Тоотсом лично, однако достаточно о нем наслышан. Да, да, он был в пехоте, я в артиллерии, мы не встречались. Но на фронте он слыл храбрецом — настоящий Кентукский Лев. Хе-е, хе-е! А откуда Тоотс-то узнал, что…
— Вы вроде бы сами говорили об этом продавцу паунвереской лавки.
— А-а, смотри-ка, до чего быстро распространяются слухи даже и у нас тут, в глуши! Словно по радио. Стало быть, Кийр и впрямь задумал всерьез хутор покупать. Но я все-таки не понимаю, почему этот человек решил покинуть Паунвере.
— Говорит, что не может больше на дух выносить паунвереских жителей и хочет перебраться куда-нибудь подальше от них, под свою крышу.
— Вот оно что. Ну что же, деньги у него и вправду могут быть: всю войну он ошивался при армейский складах. Поди знай… Может, и сторгуемся, ежели у моей жены еще не прошла охота перебраться в город. Так где же этот Кийр застрял? Не приключилось ли с ним чего?
— Ну что с ним могло приключиться! — Киппель маша рукой. — Тут, в лесу, ни волков, ни медведей, ни других хищников не водится. Небось, объявится.
— Будем надеяться. А теперь, господин Киппель, разрешите задать вам еще один вопрос?
— Сделайте одолжение.
— А вы… а вы-то женаты?
— Ой, святые отцы! У меня никогда и в мыслях не было жениться, а теперь, когда я одной ногой стою в могиле — теперь о такой блажи, разумеется, и речи быть не может.
— В таком случае я, пожалуй, могу назвать вас счастливцем и сказать — благодарите Бога! Да, если человек заполучит добрую и спокойную жену, он может жить да поживать и быть счастливым, но если промахнется, тогда, ох-ох-хо-о!
— Как это вам так вдруг пришло в голову задать мне именно этот вопрос?
— Предприниматель улыбается.
— Небось и сами понимаете: у кого что болит, тот о том и говорит, тем более, что одна мысль порождает другую Речь у нас только что шла о продаже моего надела, не правда ли? А жена вовсю на меня наседает, мол, продадим да продадим, однако, если у нас после продажи дела пойдут плохо, то, разумеется, виноват буду я. Она, бывает, и сейчас впадает в сомнение: дескать, не знаю, стоит ли продавать, может, и лучше тут, на месте, продержаться. Вот и пойми ее! И так во всем, в любой мелочи каждые два часа у нее по три раза меняется настроение, не успеет сказать одно, как тут же говорит сама себе наперекор.
«Смотри-ка, какое открытое сердце у человека, — думает Киппель, предлагая нывесцу папиросу. — Едва познакомившись, начинает описывать свою семейную жизнь. Редкостный случай!»
Но этот «редкостный случай» сразу же становится объяснимым, как только поселенец присаживается рядом с торговцем на край канавы. Явственно пахнуло перегаром.
— Ну, как же это, — продолжает предприниматель уже более непринужденным тоном, — вы артиллерист, а сладить со своей собственной женой не можете?! Вы преувеличиваете!
— Нет, господин Киппель, ничуть не преувеличиваю. Видите ли, орудие, то бишь пушку, я волен направить куда хочу, а такая вот несговорчивая жена повернуть себя ни в какую сторону не дает; она, трещотка, может быть, и душе с тобой и согласна, но все равно станет перечить. Скажешь, к примеру, что то или се — белое, так она, вишь ли, должна возразить и доказать, что нет — черное. Делай что хочешь! Но… постой, у меня же здесь, в нагрудном кармане, должна быть бутылочка с лекарством от холода. Не понимаю, с чего это я сегодня такой недогадливый — не соображу попотчевать хотя бы и тем малым, что у меня есть. Какой же хозяин в Ныве, съездив па мельницу, не прихватит из Паунвере чуток горячительного! Аг-га-а, вот она тут — прошу, господин Киппель!
— Но… стоит ли?.. — Предприниматель ухмыляется.
— Стопки у меня нет, что правда, то правда, но запустим просто так, по старой ветеранской привычке.
— Ну так и быть, — Киппель подносит бутылку ко рту, ваше здоровье, господин Паавель!
— На здоровье!
Буль-буль, издает горлышко бутылки, словно выстреливая пузырьки в рот пьющего; когда же бывший управляющий торговлей Носова заканчивает действо, то, не творя ни слова, вперяет взор в землю и причмокивает.
— Брр! — обретает он наконец голос, передернув плечами. — Послушайте-ка, это же никакая не водка, это — спирт!
— Тем лучше! Быстрее подействует. Не то окостенеете на холоде в своем легком пальтишке. Будьте здоровы! — Новопоселенец берет бутылку и проделывает ту же операцию уже гораздо основательнее, чем сдержанный горожанин. — Уф, хорошо пошло, — произносит он, закончив пить, — как огнем полыхнуло!
— А то как же! — Киппель крякает. — Что до меня, так мне за довольно-таки долгую жизнь не доводилось пробовать питья такой крепости. Уф!
— Но это полезно, особенно, если человек мерзнет. Заметьте, господин Киппель, завтра у вас не будет ни насморка, ни кашля, ни какой-нибудь иной хвори, конечно, если вы не застудитесь снова.
— Не застужусь, когда ходишь — не холодно, — предприниматель смотрит через плечо. — Аг-га-а, — возвышает он голос, — наконец-то идет наш друг Кийр.
— Так это он и есть? — говорит Паавель, глядя на приближающегося портного. — Но почему он шагает так странно, скособочась? Или это я уже окосел. — Эй, господин Кийр, — кричит он, — идите наконец скорее. Вы же не с пулей в теле с поля боя идете!
Дрожащий от холода, с посиневшим лицом, портной останавливается, не дойдя двух-трех шагов до сидящих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99