Вместе мы колотили врагов, вместе мы выкладывались на лугу и в поле… и всегда — рука об руку. Ох, мои дорогой Март! Дай Бог тебе здоровья! Как идут твои дела? Ты еще все там же, в Пихлака?
— Нет, я не в Пихлака, — Март мотает головой, — я теперь тут, в Овисте.
— Ну а Пихлака-то еще цел?
— Не без того, господин капитан. Небось, увидите сами. Посаженные вами рябинки целы. Цветут.
— Прекрасно! А этот чертов портной Кийр тоже цел?
— А как же — целехонек.
— В таком случае, Март, пошли с нами, оторвем ему башку: зачем он, дьявол, выманил у меня обманным путем мой прекрасный хутор!
— Чего ему, паршивцу, башку отрывать, у него и так дела неважнецкие.
— Как так — неважнецкие?
— Ну, все из-за того человека из Пильбасте, которого он на дороге заставил догола раздеться, а тот взял да и помер. Кийр — под судом ходит.
— Да, да, знаю. Действительно, зачем нам отрывать ему голову… я просто так… Айда с нами! Почему ты ушел и Пихлака?
— Там такой… странный народ. Я не могу их понять. Чтобы они плохими были, этого нет, но… никогда не скажут прямо, чего они вообще-то хотят. Вечно одно брюзжание или как это назвать…
— Ладно! — Капитан возвышает голос. — Айда вперед. Если мне там нечего больше делать, так я хотя бы обниму и расцелую свои рябинки.
— А я — самого хозяина, — произносит Леста. — Если только до того не умру от любопытства. А ты, Арно? Какие намерения у тебя?
— Понаблюдаю, как все это произойдет.
Как раз в это время Георг Аадниель Кийр, новый хозяин хутора Пихлака, возвращается с поля домой.
— Черт побери! — ворчит он еще на пороге. — Ну и вымотался я, семь потов сошло! — И, обращаясь уже непосредственно к Юули, своей жене, которая сидит возле стола с шитьем, продолжает: — Плохо ли тебе тут посиживать, как за каменной спиной, а попробовала бы ты вкалывать на поле под палящими лучами солнца! Не иначе как черт выдумал, что именно мужчины должны на этом свете выполнять самую тяжелую работу!
Кийр подходит к ведру с водой, берет кружку и выпивает чуть ли не целый штоф. Пьет, булькая, словно лошадь, сопит, бросает поверх кружки злые взгляды на жену.
— Ведь и ты мог бы точно так же посиживать, как за каменной спиной, — тихо произносит Юули, слегка склонив голову, — но тебе не терпелось иметь хутор.
— Не так-то уж и не терпелось эту дрянь иметь, — хозяин швыряет в угол изношенную шляпу, — просто хотел показать паунвереским мазурикам, что я и без них кое на что способен. И показал. А теперь вот я с ним в затруднении, как девица с ребенком. Да еще и батраки — черт бы их подрал! — у нас не задерживаются. А чем им тут плохо?! Или, может, это ты их отсюда отваживаешь?
— Я? — Хозяйка испуганно обхватывает руками свою маленькую голову. — Святый Боже! Я стараюсь со всеми быть приветливой, никому даже слова плохого не сказала. Господи! — Она ударяется в слезы. — Если что-нибудь не ладится, всегда я виновата.
— Не хнычь! — рявкает Георг Аадниель. — И… и принеси мне поесть! Видали, даже и этого самой не сообразить всякий раз клянчи и кланяйся, чтобы тебе что-нибудь подали.
Откуда ей было знать, сейчас ведь не обеденное время..
— Обеденное время тогда, когда в животе пусто! Понятно?
Хорошо, она подаст сразу, только не надо так злиться.
Хозяйка быстро встает, смахивает слезы и, все еще вздрагивая от рыданий, отправляется в кладовку; дрожащими руками шарит в полутемном помещении. Какая-то посудина падает с полки и разбивается. Немедленно на месте происшествия появляется хозяин. Что?! Так она еще вздумала уничтожать и без того скудное имущество?
— Соскочила, ну… нечаянно.
— Соскочила?! Ведь ног у миски нет, чтобы она могла соскочить. Пошевеливайся! Я умираю с голоду.
Кийр хочет вернуться в комнату, но прежде бросает беглый взгляд на двор и еще дальше — на большак. И то, что он видит, заставляет его сердце на несколько мгновений остановиться. Ог-го-о, тысяча чертей! От большака в сторону хутора Пихлака идут четверо мужчин, и он, Кийр, вроде бы, всех их знает; во всяком случае, двоих наверняка. А что они идут именно в Пихлака — в этом нет ни малейшего сомнения. Волк их заешь! Чего они тут не видали?
Ошарашенный Аадниель пятится в прихожую, оттуда — в кладовку.
— Иду, иду уже! — хозяйка выходит из кладовки, в обеих ее руках посуда с едой.
— Не выноси! Не выноси! — свистящим шепотом приказывает Кийр. — Унеси быстро назад!
— Но?..
— Неси назад! Понимаешь?
— Не понимаю.
— Тьфу! Черт бы тебя побрал! Сюда сейчас придут четыре негодяя, я не хочу им показываться. Теперь понимаешь? Если они зайдут и спросят меня, скажи, что на дома. Скажи, что… что ушел в Паунвере.
— Да-да, но куда же ты спрячешься?
— Гм… дьявольщина! — Несчастный Аадниель кружит по прихожей, беспомощно смотрит туда и сюда, готов хоть сквозь стену пролезть. — Выскочить на улицу уже поздно, — он вбирает голову в плечи, — они меня увидят, не то забрался бы на хлев. Слышишь? Они уже во дворе! Ох, черт их сюда принес! Постой, погоди! Спрячусь-ка я здесь же, в кладовке, вряд ли они станут искать. Дай сюда эти миски и запри за мною дверь! Запомни — пошел в Паунвере!
Вот уже путники дошли до ограды, господин Паавель, правда, не обнимает и не целует свои рябинки, однако все же гладит их ладонью и говорит им нежные слова. Во время этой драматической сцены Леста входит в прихожую хуторского дома и стучит в двери передней комнаты.
— Да, прошу! — Хозяйка открывает дверь. Но ее мужа, увы, сейчас нет дома. Он пошел в Паунвере.
— Ах, как жаль! — Леста качает головой, и даже по его лицу видно, что это вовсе не пустая фраза, что ему действительно жаль.
— Что такое? — Паавель поспевает к месту действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99