Подайте на пропитание, сколько можете…
Нет, ошибки не было. Под моей рукой напряглись и застыли Федины плечи. Он, как и я, не поворачивался – только слушал и ждал.
Знакомый голос приближался. Он повторял все одно и то же привычным тоном нищего со стажем – нараспев, с чувством, со слезой. Ближе, ближе. Слышался стук монет о что-то жестяное. Чей-то голос сказал:
– В детдом надо, а не по вагонам ходить!
Другой, стариковский, возразил:
– Погоди! Его беда только что ушибла, дай опомниться! Трудно тебе с копейкой расстаться?
И третий – женский – произнес скорбно:
– Без матери, мал мала меньше…
Я взглянул сбоку на Федю и встретил его глаза. Уж не знаю, чего больше в них было – ужаса или изумления.
– Не поворачивайся, – сказал я одними губами.
Голос приближался, вот он уже рядом. Я круто обернулся, протянул руку. Автоматически кланяясь, не глядя мне в лицо, Якушев подставил консервную банку. Но я не кинул в нее монету – я опустил руку ему на плечо. Он удивленно поднял глаза и отшатнулся, весь побелел, выронил жестянку. Серебро и медяки со стуком покатились по полу.
Он рванулся, но я держал его крепко.
– Чего схватил мальчишку? Что он тебе сделал? – вступился чумазый парень, по виду – слесарь, возвращающийся со смены.
– Правда, чего вцепился? – прогудел еще кто-то,
– Мой мальчишка! – процедил я сквозь зубы.
Мы провели в вагоне еще тягостных полчаса. Молчали мы трое, молчали и все вокруг. Но одеревеневшее плечо под моей рукой яснее слов говорило: «Нет, уйду, уйду, ни за что не пойду с тобой!»
Подъехали к Волошкам. Когда стали выходить из вагона, под ногами брякнула банка с остатками милостыни. Соседи, выходя, едва не оттерли меня от Виктора, и в этот миг он нагнулся и быстрым вороватым движением поднял банку.
До Галиного поезда оставалось минут двадцать.
– Семен Афанасьевич! Отпустите меня! Я ни за что с вами теперь не поеду! – отчаянно сказал Якушев.
– Никуда я тебя не отпущу, – ответил я как мог спокойно.
– Ни за что не поеду! И Галине Константиновне не покажусь! – повторил он тем же отчаянным голосом.
– Галину Константиновну мы сейчас встретим, она едет из Харькова, куда ты, я вижу, не попал.
– Если вы ей скажете…
– Я никому ничего не скажу, – ответил я.
И тут мы оба взглянули на Федю, который сумрачно смотрел в сторону.
– Не хочу! Крещук все равно всем расскажет! – всхлипнул Виктор.
Федя впервые взглянул на него – сумрачно, отчужденно:
– Раз Семен Афанасьевич не хочет говорить, так и я не скажу.
И мы оба поняли: он действительно будет молчать.
Я вздохнул с облегчением. Я хотел только одного – не упустить мальчишку, оставить его около себя. Не будь с нами Феди, я добился бы этого без большого труда. Присутствие Феди едва не погубило дело.
Я взял у Виктора из рук жестянку с милостыней и швырнул подальше:
– Ну, все. Теперь будем ждать Галину Константиновну с Егором. Да, а где твой баул? (Рюкзак болтался у него за плечами.)
И вдруг у него в глазах что-то вспыхнуло, и он торопливо ответил:
– Украли, Семен Афанасьевич… все вещи украли! Потому мне и пришлось…
Я не дал ему договорить:
– Не ври. Где баул?
Глаза его погасли.
– В Старопевске оставил… у тети Маши.
– Ладно, съездим потом в Старопевск. А теперь…
– Семен Афанасьевич, – тихо сказал Федя и крепко взял меня за руку, – поезд.

* * *

Якушеву повезло: мы приехали домой под вечер, и все внимание отдано было Фединому братишке. Даже зоркая Лючия Ринальдовна не заметила, что ее желтый баул не вернулся.
Егор шел по двору между Галей и Федей. Он был такой же глазастый и лобастый – точная Федина копия, только поменьше и хрупкий, да волосы посветлее, в лице меньше проступают мальчишеские углы, больше простодушия и ребячьей пухлости. А сейчас в этом лице преобладало изумление. Он не успевал отвечать на улыбки, оглядываться на приветствия.
На крыльце стояла напуганная и восхищенная своей миссией Настя. Когда мы приблизились, она обеими руками протянула Егору новенький портфель и сказала:
– Пожалуйста… нет, добро пожаловать! А тут учебники для второго класса… это все твое.
Подошла Лена и молча подала Егору пряник. Вслед за ней появился Вышниченко и, опасливо глянув на меня, сунул Егору… рогатку. Ребята подходили и подходили, и каждый что-нибудь протягивал мальчику: «Тебе! Держи! На!», а он не успевал отвечать, только поворачивался то вправо, то влево. Крохотная выгоревшая кепочка, и прежде не закрывавшая лба, теперь совсем сползла ему на затылок, в застенчивых глазах все яснее проступала улыбка. Ему уже и рук не хватало, он уже что-то придерживал подбородком.
– Ну, ну! Вы его увешали с ног до головы, прямо как новогоднюю елку! – смеясь и отстраняя ребят, говорила Галя. – Вышниченко, да ты что! Зачем ему рогатка? Хватит! Хватит! Дайте хоть умыться, мы ведь с дороги!
Я взглянул на Федю. Он перебегал взглядом с одного лица на другое, словно впервые увидел ребят, среди, которых жил больше года. Он смотрел удивленно, благодарно – и молчал.
Подошел Митя и обнял его сзади за шею.
– Ну вот и хорошо! – сказал он.
По щекам Феди, не меняя выражения его лица, вдруг побежали слезы.
Никто не стал пялить на Федю глаза, не кинулся к нему с утешением. Казалось, никто ничего и не заметил. Витязь снимал с Егора куртку. Лида стояла с полотенцем и мылом в руках. Горошко расталкивал остальных:
– Ну будет, будет вам. Не понимаете, что ли, человек с дороги.
Один Якушев не принимал участия в этой счастливой суматохе, он стоял поодаль, точно окаменев.
– Поди разденься, умойся, – сказал я, проходя мимо. И – ужинать! Слышишь?
Когда в доме все стихло, погасли огни в столовой и кухне только в спальнях горели тусклые лампочки, к нам в комнату постучали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90