Надзиратель переступил через неподвижное уже тело, аккуратно ступая тяжелыми сапогами, обошел растекающуюся кровавую лужу и остановился в шаге от меня.
– За что ты его? – спросил я, не в силах оторвать взгляд от страшного штыря в спине убитого.
– Сына моего зарезал, – коротко ответил он. – Получил по заслугам.
Мы с минуту молча постояли над телом, словно поминая усопшего. У меня в голове было совершенно пусто, вернее, слишком много всего, чтобы сосредоточиться на чем-то одном. Наконец я сумел взять себя в руки.
– Что будем делать? – спросил я надзирателя.
– Он тебя хотел, господин студент, зарезать, – не отвечая на вопрос, проговорил он, еще на шаг отступая от растекающейся по полу лужи.
– Знаю, – ответил я и машинально посмотрел на свой стилет, – я вовремя проснулся.
– Теперь тебе нужно бежать, – неторопливо сказал он, – а то засудят.
Мой надзиратель вел себя, как и прежде, угрюмо-сдержано, и если бы я не заметил, как у него предательски дрожат руки, то решил, что он совершенно спокоен.
– Как мне бежать? – спросил я. – В окно вылететь в тюремной робе?
– Я припас одежду, – неожиданно сказал он, – тебе подойдет.
– А как мне отсюда выйти? – Это не твоя забота, я выведу. Пошли, что ли, а то скоро утро.
– Подожди, – попросил я, – только возьму документы и деньги.
– Они у меня, – остановил он мой порыв в сторону параши, – на, вот, забери…
Он вынул из кармана штанов мой паспорт с вложенной в него пачкой купюр и протянул мне. Я удивленно взял их в руки – оказывается, мой тайник был сразу же им открыт.
– Поспеши, господин студент! Не успеем…
Мы вышли из камеры, и он запер ее на засов. Потом торопливо двинулись по длинному коридору, он впереди, я следом.
В подсобке, комнате отдыха надзирателей, были только стол и несколько стульев. На одном из них аккуратной стопкой лежало жандармское обмундирование. Рядом на полу стояли сапоги.
– Переоденься, господин студент, под тебя одежу подбирал, авось, не ошибся.
Я, не стесняясь его присутствия, скинул тюремную одежду и облачился в полную форму рядового жандарма. Она оказалась почти впору, только сапоги немного жали. Пока я переодевался, надзиратель молча сидел за столом, опустив голову на руки.
– Готов, – сказал я, в завершение туалета надевая шинель и черную шапку с бараньей опушкой и царской кокардой.
Нестеренко поднял голову и посмотрел на меня измученными, слезящимися глазами. Потом встал и поправил на мне одежду.
– Ну, с Богом. Если что, не держи на меня сердца. Все одно тебе здесь было не жить. Не так, так иначе…
– Понятно, спасибо тебе.
Он кивнул, и мы вышли из комнаты.
– Иди за мной, – велел он, – и как ни что, молчи.
Я понял, что он имеет в виду, и не переспросил.
Мы, не торопясь, двинулись к выходу. Дорогу я помнил. В конце коридора мой чичероне отпер специальным ключом решетчатую дверь, и мы оказались на лестнице. По ночному времени в тюрьме было тихо. Навстречу нам поднимался человек в одежде надзирателя. Увидев нас, остановился.
– Далеко, Нестеренко? – спросил он.
– До господина полковника, – ответил тот, – вот, новенького к нему веду.
Встречный надзиратель насмешливо посмотрел на меня и двусмысленно хмыкнул:
– Крестить, что ли?
– Это мне без интереса, – ответил Нестеренко, – мне велено, я исполняю.
– Ну, удачи, – засмеялся он. – После их высокоблагородия в баню сходи и в церкви свечку поставь, грехи смой.
– Что это он? – спросил я, когда мы остались вдвоем.
– Блуд все это, грех и подлость, – угрюмо сказал Нестеренко и, не оглядываясь, пошел вперед.
У ворот нас остановил сонный часовой.
– Куда, Нестеренко, так поздно? – спросил он моего провожатого, одновременно освещая мне лицо фонарем. – Что-то я тебя, служивый, не признаю, никак, новенький?
– Новей не бывает, – как всегда угрюмо ответил Нестеренко, – второй день служит. К полковнику.
Часовой осклабился и опять осветил меня:
– Такой подойдет, привет ихнему высокоблагородию.
– Тьфу на вас всех, – проворчал надзиратель. – Ни стыда, ни совести. Ты-то, Петро, взрослый мужик, а туда же!
– Мне-то что, я в своем праве. После смены в трактир пойдешь?
– Там видно будет, – ответил Нестеренко, выходя за тюремные ворота. Я держался за ним следом. Часовой запер за нами калитку, и я оказался на свободе. Что представляет собой полковник Прохоров, я теперь представлял вполне реально, но обсуждать с конвоиром не стал. Мы двинулись в сторону Савеловского вокзала. Я поравнялся с Нестеренко, и мы пошли рядом. Меня все время подмывало ускорить шаг и как можно быстрее убраться из опасного места, но я умерял темперамент и старался не спешить. Совершенно неожиданно в голову пришла сумасшедшая, шальная идея. От удовольствия я даже стукнул кулаком в ладонь и притопнул ногой.
– Ты что это? Радуешься, что из Бутырок вышел? – спросил надзиратель,
– Это само собой, и еще есть у меня одна интересная мыслишка…
– А мне теперь свое душегубство век замаливать, – совсем не в тему сказал он.
– Ты куда теперь? – спросил я, реально представляя, в каком положении окажется мой спаситель.
– Посижу в трактире, помяну сына и сдамся, – после долгой паузы ответил он. – Куда мне еще деваться! Будь что будет…
– Ты, Нестеренко, знаешь что, погоди сдаваться, Может быть, мы сначала поговорим с вашим полковником.
– Это еще зачем?
– Потолкуем о том, о сем, может, удастся его прижать и тебя отмазать.
– Это как же так понять, «отмазать», – соборовать, что ли?
– Соборовать тебя еще рано. Попробуем уговорить полковника тебя выручить из беды. У него, кстати, есть семья?
– Откуда, холостует. Чего нам к нему идти-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94