Вскоре также послышался звук медленно приближающегося автомобиля.
За рулем сверкающего на солнце «ягуара» в облегающем фигуру костюме с цветочным узором сидела Рита Уэйнрайт. Потянувшись, как кошка, она надавила на тормоз. Рядом с ней сидел Алек, выглядевший бесформенным и убогим в старом костюме и панаме. Его лицо сохраняло обычное мягкое выражение, но он казался внезапно постаревшим.
– Итак, – заговорил Алек, – это произошло.
Я кивнул.
– Вы слышали речь?
– Нет, – ответила Рита, с трудом сдерживая возбуждение. – Миссис Паркер выбежала на дорогу и сообщила нам. – В карих глазах со светящимися белками застыла растерянность. – Это кажется невероятным, не так ли?
– Меня тошнит от людской глупости, – мрачно произнес Алек.
– Но ведь это не наша глупость, дорогой.
– Откуда ты знаешь? – осведомился он.
В нескольких ярдах от нас скрипнула калитка, и на улицу вышла Молли Грейндж с молодым человеком, которого я никогда не видел раньше.
Молли – одна из моих любимиц. Тогда она была разумной, прямодушной и хорошенькой девушкой лет двадцати пяти, унаследовавшей светлые волосы и голубые глаза матери и практичность отца. Но мы трое – особенно Рита – прежде всего посмотрели на незнакомца.
Должен признать, выглядел он весьма привлекательно. Его внешность показалась мне смутно знакомой, хотя в тот момент я не мог понять почему. Молодой человек походил на кинозвезду, но не чрезмерно. Он был высоким, хорошо сложенным, с густыми, разделенными на косой пробор волосами, черными и глянцевыми, как у Риты, правильными чертами лица и слегка насмешливым взглядом. На вид он был одного возраста с Молли. Свободный светло-кремовый костюм и яркий галстук контрастировали с простотой нашей одежды.
Должно быть, именно тогда искра коснулась бочки с порохом.
– Эй, Молли! – окликнула Рита. – Слышали новости?
Молли колебалась, и было понятно почему. Недавно у Риты произошла бешеная ссора с отцом Молли, солиситором четы Уэйнрайт. Но обе игнорировали этот факт.
– Да, – отозвалась Молли, наморщив лоб. – Ужасно, правда? Позвольте представить: миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт – мистер Салливан.
– Барри Салливан, – уточнил незнакомец. – Рад познакомиться.
– Мистер Салливан – американец, – добавила Молли без особой на то надобности.
– В самом деле? – воскликнула Рита. – Я сама из Канады.
– Вот как? Из какой части Канады?
– Из Монреаля.
– Я хорошо его знаю! – заявил мистер Салливан, опершись на дверцу автомобиля. Но его рука соскользнула, и он шагнул назад. Оба – Салливан и Рита – казались слегка смущенными. Зрелая красота Риты (тридцать восемь лет – самый лучший возраст) внезапно расцвела пышным цветом. Этот двадцатипятилетний парень начал меня беспокоить.
Возможно, мы все замечали бы гораздо больше, если бы не были так поглощены другими делами. Что касается меня, то я полностью забыл о молодом Салливане. Прошли месяцы, прежде чем я увидел его снова, хотя он часто общался с Уэйнрайтами в течение двух недель, проведенных в Линкоме. Как выяснилось, Салливан был довольно многообещающим актером. Он жил в Лондоне и приехал в Линком на каникулы. Салливан ходил с Ритой купаться – оба великолепно плавали, играл с ней в теннис, прогуливался в Долине Камней, где они фотографировали друг друга. Алеку Салливан нравился – по крайней мере, в присутствии молодого человека он частично выходил из ступора. Полагаю, в деревне циркулировали сплетни – особенно когда Салливан приезжал к Уэйнрайтам пару раз зимой, – но я никогда их не слышал.
Несмотря на ситуацию, зиму 1939/40 года мы проводили довольно весело. Правда, когда скверная погода препятствовала моим визитам к Уэйнрайтам, я терял контакт с ними. Том колесил по дорогам в своем «форде», работая за пятерых, а я сидел у камина, иногда принимая редких пациентов, и серьезно обдумывал окончательный уход на покой. Когда вам шестьдесят пять лет и у вас пошаливает сердце, невозможно изображать попрыгунчика. Но до меня доходили разговоры, что Алек Уэйнрайт тяжело воспринимает войну.
– Он стал фанатиком новостей, – говорил мне к го-то. – Слушает одни и те же сообщения в час дня, потом в шесть и девять вечера да еще старается не пропустить их в полночь. Сидит у радио, как паралитик, а его счет за выпивку в лавке Спенса и Минстеда все растет. Что с ним творится? Из-за чего он так беспокоится?
10 мая 1940 года мы узнали причину.
Дни стояли тревожные. Нацистские танки ползли по полям Европы, как навозные жуки. Казалось, с континентального берега доносится запах дыма. Мы слышали о падении Парижа и о том, как рушится вокруг нас привычный мир. Казалось, все, о чем нам сообщали в детстве школьные учебники, было ложью. Мне незачем описывать эти времена. И вот 22 мая, когда возникла реальная угроза французским портам на Ла-Манше, мне позвонила Рита Уэйнрайт.
– Доктор Люк, – послышалось в трубке приятное контральто, – мне срочно нужно вас повидать.
– Конечно. Сыграем в карты как-нибудь вечерком.
– Я имею в виду… профессиональный визит.
– Но ведь вы пациентка Тома, дорогая.
– Это не важно. Я хочу проконсультироваться с вами.
Я знал, что Тому не слишком нравится Рита. Она пыталась все драматизировать, а для медика, старающегося установить причину недомогания, это сущее проклятие. Том не раз жаловался, что «чертова баба» выводит его из себя.
– Могу я сразу же приехать к вам?
– Хорошо, если вы настаиваете. Проходите в приемную через боковую дверь.
Я понятия не имел, что не так. Когда Рита вошла, захлопнув дверь с такой силой, что стеклянная панель задребезжала, стало очевидно, что она на грани истерики, которую пытается маскировать вызывающим видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57