Тамара многозначительно хмыкнула, не одобряя моего поведения, и отвернулась.— Версия и вправду перспективная, — сказал Лисицын. — Поначалу мы думали, что убийство связано с бизнесом, но проверка показала, что дела фирмы находятся в безупречном состоянии. Никаких сомнительных операций, никаких криминальных связей...Мы с Тамарой вспомнили Арнольда Ложкина и дружно ухмыльнулись так, чтобы Лисицын этого не заметил. Но подполковник на нас не смотрел, он рылся в бумагах, вытаскивая папки, откладывая их в сторону, потом водружая на них другие папки и создавая в итоге нечто вроде Вавилонской башни. Нужная папка, как водится, обнаружилась в самом низу.— И тогда мое внимание привлекла одна записка, — многозначительно заявил Лисицын. — Это частный документ, адресованный Георгием Джорджадзе одному своему знакомому. Точнее, это черновик. Видимо, записка потом была переписана набело и отправлена адресату.— А кто адресат? — вдруг подала голос Тамара.— Я скажу попозже, — сказал хитро улыбающийся Лисицын. Самое сладкое он отложил на потом.— Надеюсь, это не признание в любви Алле Пугачевой, — сказала Тамара. — Хотя для вас это была бы очень перспективная версия: ревнивый муж, любовный треугольник, убийство...— Все гораздо интереснее, Тамара Олеговна, — заявил ей Лисицын. — Вы оцените, когда услышите.То ли по тону Тамариных слов, то ли по тому, как она ерзала на стуле, но я вдруг понял, что Тамара занервничала. Лисицын заинтриговал ее этой запиской. А может, испугал. Ведь любовный треугольник мог быть и таким: Джорджик, Тамара, Шота. И Тамара могла быть в курсе всех событий, исправно прикидываясь дурочкой передо мной и перед следователем... Кое-что не вписывалось в это объяснение: хмырь с ножом, киллеры на джипе и субботний кошмар в офисе. Шоте весь этот балаган явно не был нужен. А стало быть, любовный треугольник ничего не объяснял. Все было сложнее.— Я зачитаю записку, — сказал Лисицын и подмигнул мне, предвкушая некое событие, о котором он сам уже знал, а мы — нет. Одно слово — старый милицейский лис. Выучил мой батя такого на мою голову. — Записка, — торжественно объявил подполковник. — Читаю. Имя адресата отсутствует. Текст: «Я очень огорчен, что вчера все так получилось, что вы себя так повели. У нас, грузин, гостеприимство в крови, но у нас также в крови не прощать гостю, если он преступает черту порядочности и оскорбляет хозяина в его же доме. Когда я говорю оскорбляет, то имею в виду — берет то, что принадлежит по праву хозяину дома. Вы это вчера сделали. Уже неважно, произошло это вчера первый раз или случалось и раньше, главное, что вчера я стал этому свидетелем. Вы будете говорить мне о любви и о страсти, но я думаю, что имеет смысл говорить только об одном — о вашем неуважении. И даже о предательстве, потому что до вчерашнего дня я искренне считал вас своим другом. Теперь, разумеется, о дружбе не может быть и речи. Не может быть и речи о тех делах, которые мы с вами обсуждали на прошлой неделе. Все это перечеркнуто вашей вчерашней несдержанностью. Теперь мне нужно от вас лишь одно — принесите извинения и больше никогда не появляйтесь возле моего дома. А внутри своего дома я как-нибудь сам разберусь. Георгий Джорджадзе».Лисицын положил бумажку на стол и посмотрел на нас, ожидая какой-то реакции. Ждал он явно чего-то иного, нежели то, что получил.Я просто пожал плечами. Бред какой-то.— Это что, Джорджик все написал? — недоверчиво спросила Тамара.— Да, — сказал Лисицын. — Это его почерк. А вы сомневаетесь?— Вообще-то... Вообще-то в жизни он разговаривал немного по-другому. Не так пафосно.— Бог с ним, с пафосом, — сказал Лисицын, слегка озабоченный нашей вялой реакцией. Особенно внимательно он при этом посматривал на Тамару. Но Тамара лишь пожимала плечами:— И что из всего этого следует? Какая перспективная версия отсюда вытекает?— Объясняю, — сказал подполковник. — Эта записка написана после события, глубоко потрясшего Георгия Джорджадзе. Он стал свидетелем того, как человек, которого он считал гостем и другом, совершил нечто нехорошее...— Что-то украл? — предположил я.— В определенном смысле — да. «Берет то, что принадлежит по праву хозяину дома». Стиль и вправду пафосный, поэтому смысл расплывается...— Муть какая-то, — более определенно высказалась Тамара.— Но это не кража. Помните: «Случилось это в первый раз или бывало раньше...» И особенно это: «Вы будете мне говорить о любви и о страсти...»— Изнасилование? — предположила Тамара.— "Внутри своего дома я как-нибудь сам разберусь", — с печальным выражением лица процитировал Лисицын и наморщил лоб. — Это супружеская измена.— Оп! — удивленно воскликнула Тамара и даже сняла очки. — Ну-ка, ну-ка... Я не поняла, это кто кому изменял?— Это пишет Георгий Эдуардович, — сказал Лисицын, — стало быть...— Вот эти все писульки — про меня, что ли? — Тамара привстала со стула и потянулась за злосчастной запиской, но Лисицын поспешно убрал ее в стол. — Я Джорджику изменяла? И он про это поэмы писал? Вы ничего не перепутали? Может, эта записка из другого дела?— Все точно, — сказал Лисицын. — И таким образом мы получаем мотив. Получаем любовный треугольник: муж, жена и любовник. Муж узнает правду, у него кавказские представления о чести, он не хочет мириться с фактом измены... Жена и любовник боятся его, и поэтому...— И поэтому я замочила Джорджика из «Калашникова», — довела мысль до конца Тамара. — Так, да? Милое дело!— Лев Николаевич, — вмешался я. — Вы обещали, что назовете адресата. Кому Джорджадзе отправил эту записку?— Действительно! — поддержала мое требование Тамара. — Вы хотя бы скажите, с кем это я трахалась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108