— Увести их в камеру!
Все нестройной шеренгой поплелись обратно, по-прежнему не понимая, что же произошло. У Эрика звенело в ушах от удара. Он с трудом повернул голову и увидел, что два стражника подняли Ру и тащат за остальными.
Заключенных снова втолкнули в камеру, следом за ними бросили Ру, и дверь со стуком захлопнулась.
Шо Пи подошел к Ру и, осмотрев его, сказал:
— Он придет в себя. Это от страха и потрясения. — Кешиец повернулся к Эрику и улыбнулся. В его глазах плясал странный огонек:
— Не говорил ли я тебе, что все может обернуться иначе?
— Но как? — спросил Бигто. — И к чему было ломать эту комедию?
Кешиец уселся, скрестив ноги перед собой.
— Я бы назвал это наглядным уроком. Этот человек, де Лонгвиль, который, как мне представляется, выполняет поручение принца, хочет, чтобы мы кое-что твердо усвоили.
— Усвоили что? — спросил Билли Гудвин — долговязый парень с вьющимися каштановыми волосами.
— Ну как же — он сам об этом сказал. Он хочет, чтобы мы крепко запомнили, что он без колебаний убьет любого, если мы откажемся делать то, что ему нужно.
— Но что ему нужно? — спросил тощий рыжеволосый мужчина со светлой бородкой, имени которого Эрик не знал. Шо Пи закрыл глаза, словно собрался спать:
— Не знаю, но думаю, что нам будет интересно.
Вдруг Эрик сел и захихикал.
— Ты чего? — спросил Бигго. Смущенным голосом Эрик сказал;
— Я наложил в штаны, — и зашелся истерическим смехом.
— И я тоже, — признался Билли.
Эрик кивнул и внезапно осознал, что не смеется, а плачет. Мать сильно рассердилась бы на него, если б узнала об этом.
***
Ру очнулся, когда принесли еду. К общему удивлению, ее было не только много — она была еще и хорошей. До казни их кормили овощами, тушенными в крепком мясном бульоне, а теперь принесли еще сыр и мясо, а хлеб был густо намазан маслом. Вместо обычного ведра с водой каждому выдали оловянную кружку и на всех большой кувшин с белым вином: достаточно, чтобы утолить жажду и прийти в себя, но явно мало, чтобы кто-нибудь захмелел.
За едой они обсуждали свою судьбу.
— По-вашему, эту милую шутку придумал принц? — спросил мужчина со светлой бородкой — родезанец по имени Луи де Савона.
Бигго покачал головой:
— Я неплохо разбираюсь в людях. Этот Робер де Лонгвиль способен на жестокость, если это нужно для его целей, но принц, мне кажется, не такой человек. Нет, как сказал наш кешийский друг…
— Изаланский, — поправил его Шо Пи. — Мы живем в Империи, но мы не кешийцы.
— Не важно, — отмахнулся Бигго. — Так вот, он был совершенно прав: это урок. И теперь мы с вами носим эти штуки, — он помахал куском веревки, свисающей с шеи, — в знак того, что официально мы мертвецы. Что бы ни случилось, мы не должны забывать, что жизнь нам оставлена из милости.
— Не хотелось бы, чтобы им пришлось нам об этом напоминать, — сказал Билли Гудвин и покачал головой. — Боже, не могу даже выразить, о чем я думал, когда выбили ящик у меня из-под ног. Будто я вновь стал ребенком и хочу, чтобы мама спасла меня от чего-то. Просто нет слов, чтобы это описать.
Остальные согласно закивали. Эрик вспомнил, что сам чувствовал в этот момент, и едва не расплакался, но сдержался и, сглотнув слезы, спросил Ру:
— Как ты?
Он ничего не ответил, только мотнул головой, не переставая жевать, и Эрик понял внезапно, что Ру стал другим и теперь сильно отличается от того рубахи-парня, которого Эрик знал в Равенсбурге. И, осознав это, он подумал, изменился ли сам в той же степени, как и его друг.
Позже пришли стражники и молча унесли кувшин и подносы. Скоро камера погрузилась в темноту, но единственный факел за решеткой снаружи оставался незажженным.
— Я думаю, таким способом де Лонгвиль приказывает нам заснуть так быстро, как это возможно, — сказал Бигго.
Шо Пи кивнул:
— Не знаю, что нам предстоит, но утром нас рано поднимут.
Он вытянулся на каменной скамье и закрыл глаза.
— Я не могу спать в собственном дерьме, — сказал Эрик. Он снял сапоги и штаны, отнес их к отхожему месту и отчистил, как мог, не пожалев для этого даже немного воды для питья.
Когда он опять натянул штаны, они были по-прежнему грязными, да теперь еще и мокрыми — но он почувствовал себя лучше уже потому, что постарался это сделать.
Билли Гудвин последовал его примеру, а Ру забился в угол и обхватил себя руками, хотя ночь была достаточно теплой. Эрик понимал, что его друг охвачен таким внутренним холодом, который не в силах был бы отогнать никакой огонь.
Эрик улегся на спину, чувствуя, к собственному удивлению, как его охватывает теплая усталость, словно после хорошего рабочего дня; но он не успел задуматься над тем, откуда взялось это неуместное ощущение, потому что сразу уснул.
***
— Подъем, засранцы! — заорал де Лонгвиль, и заключенные зашевелились. Камера внезапно взорвалась грохотом — стражники принялись стучать щитами по решеткам и кричать:
— Подъем!
— Живо!
Эрик вскочил, даже не успев проснуться. Ру уже был на ногах и стоял, моргая и щурясь, словно сова, попавшая в луч лампы.
Дверь камеры открылась, и заключенным было приказано выходить. Они выстроились в коридоре в том же порядке, в котором вчера шли на эшафот, и молча ждали, что будет дальше.
— Когда я скомандую «направо», вы как один повернетесь лицом к этой двери. Ясно? — Последнее слово прозвучало уже как команда.
— Напра.., во!
Заключенные повернулись, шаркая, как старики: кандалы не позволяли им высоко поднимать ноги. Дверь в конце коридора открылась, и де Лонгвиль сказал:
— Когда я скомандую «марш», начнете движение с левой ноги. — Он указал на стражника с нашивкой капрала на шлеме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151