Но я тоже умею мечтать, и в моих мечтах ты возносишься так высоко, что у меня даже дух захватывает, – сказал однажды жрец, когда они втроем с Алохой сидели на берегу подземного озера.
– Отчего же ты не увидишь моего восхождения? – негромко спросил Хар-Даван, заранее предвидя ответ.
– Потому, прекрасное дитя мое, что мое время на этой земле подходит к концу. Я не великий жрец и знаю не так много, как мне хотелось бы, но все же достаточно, чтобы понимать, что мне отпущено не более двух полных лун. И ты – мой лучший ученик – видишь это не хуже меня. Потому я прошу, чтобы ты исполнил мою последнюю просьбу.
– Говори, – велел Хар-Даван. – Я сделаю все.
– Отправляйся не мешкая в страну Бар-Эбрея. Только там ты отыщешь необходимое тебе чудо.
– Я останусь с тобой до конца.
– Не нужно. В том и заключается смысл моей просьбы: если ты будешь присутствовать при моей кончине и сам похоронишь меня, то я буду для тебя навеки мертв. А я хочу, чтобы мы расстались с тобой у озера и я смог помахать тебе вслед и помолиться за тебя всем богам, которых знаю. Ты обернешься и увидишь, как я стою, опираясь на посох, и вытираю рукавом глаза – и не думай, что они слезятся от ветра. Я хочу навсегда остаться для тебя живым. Ты вернешься с победой, и пускай я не встречу тебя, тебе всегда будет казаться, что я рядом, просто отлучился на мгновение. Что я вот-вот возвращусь.
– Пусть будет по-твоему, – склонил голову Хар-Даван. – Но ты, Алоха, дождешься ли меня?
– Я буду здесь, – просто отвечала она. – Рядом с Бар-Эбреем. Тебе это известно.
– Я так не хочу покидать вас, – признался юноша.
– А разве мы желаем этой разлуки? – улыбнулось рыбоголовое существо. – Но у тебя нет иного пути. Этот дикий и жестокий край мал и нелеп для такого, как ты. Тебя ждут великие подвиги и свершения, для того ты и явился на свет. Ты знаешь, я никогда не увижу наяву красные крепостные стены Эрем-аугалы и висячие сады Коронеи. Мне не резвиться в голубых волнах Дивехши и не уплыть по лунной дорожке к созвездию Галеона. Но ты сможешь сделать и это, и многое другое. Ты сможешь восстановить древнее величие Баласангуна и его гордых рахаганов. Обещай мне, что ты сделаешь это. Поклянись в этом на оружии Бар-Эбрея, которое отныне станет твоим.
И Алоха подала юноше удивительной работы хрустальный саркофаг, в котором был запечатан топор.
Он вытянул из-за пояса нож, бестрепетно взломал зеленую печать, на которой четко виднелась голова змея, и достал удивительное оружие.
Его длинная резная рукоять, обмотанная кожей, ложилась в ладони так удобно, будто ее делали специально для Хар-Давана. Фигурное лезвие сверкало и искрилось, как гладь воды под прямыми полуденными лучами. Юноша едва коснулся его пальцем, и на золотистой коже тут же выступила капля крови – ничего острее он в своей жизни еще не встречал. Высокое навершие в виде головы змея, открывшего пасть с копьевидным жалом, было густо усеяно острыми стальными лезвиями, по форме напоминающими зубы байги.
По граненой крышке саркофага бежала вязь вырезанных в хрустале рун:
«Чтобы построить новый мир, нужно разрушить тот, что ему предшествовал. Это горькая, неблагодарная и кровавая работа. Ее может выполнить только тот, кто не хочет ее выполнять. Сие оружие я завещаю следующему рахагану Баласангуна: и пусть он не обратит его силу во зло».
– Возьми. Он твой по праву. Мы многого не понимаем в игре богов, но я слишком долго ждала тебя, чтобы ошибиться.
Алоха прикоснулась мокрыми ледяными пальцами к груди Хар-Давана. И в ответ негромко звякнуло золотое ожерелье с медальоном, на котором великий змей уничтожал старый мир, дабы построить после новый.
Змей, которого гессерские шаманы называли Ардамалехом.

* * *

Часам к трем король попрощался с подданными и отправился в опочивальню – сказал, что спать, но, судя по лихорадочному блеску его глаз, о сне он мог разве что мечтать.
Генерал Де Геррен откланялся минут пять спустя. Он сообщил, что в случае необходимости его можно будет найти в городском доме, что рядом с казармами, на улице Мертвых Генералов.
Вместе с ним покинул дворец и Гус Хиттинг, который собирался еще немного поработать в канцелярии, и Риардон Хорн с улыбкой подумал, что даже в эту праздничную ночь хотя бы одно окно в Адском Угольке будет гореть до самого утра.
Фрагг Монтекассино и падре Берголомо отпустили пышные кортежи и решили воспользоваться удобным во всех отношениях подземным коридором. Они не могли явиться таким ходом во дворец на официальное торжество: их появление обязательно должно было быть обставлено с помпой, чтобы потешить глаза и души верных подданных его величества Могадора и продемонстрировать богатство и мощь охридской знати. В обязательный набор входили золотые кареты (их смертной ненавистью ненавидел великий логофет, которого укачивало и растрясало в этих кошмарных сооружениях до состояния больной развалины); почетный эскорт из рыцарей в роскошных доспехах, покрытых эмалью (это уже раздражало мавайена, который не понимал, как можно заставлять воинов наряжаться в неудобную броню и вооружаться парадными клинками – а если действительно что-то случится?); и целая вереница пажей и слуг, которые в равной степени мешали обоим. В случае с великим логофетом Охриды в толпе людей, которые неотвязно следовали за ним повсюду, заставляя его искренне сочувствовать безумцам, страдающим манией преследования, обязательно присутствовали экзархи и хорархи – каждый со своей гениальной идеей по поводу укрепления веры среди прихожан, которую он стремился, во что бы то ни стало, донести до ушей несчастного падре Берголомо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121