Я все же перебрал, наверное, уильки или дурман-травы перед возвращением
домой, оттого и жуть всякая мерещится. Хотя два трупа в лифте вряд ли
являются глюком. Эх, с удовольствием обменял бы свои кошмары на три года
работы грузчиком или дворником.
Я едва дотащился до койки и рухнул костьми. Вяжи меня капитан Буераков, я
все расскажу как было и как не было.
Сколько провалялся в полном отпаде, наполненном какими-то багровыми
всполохами, не знаю; только включил меня настойчивый звонок в дверь. Ну вот
и Буераков пожаловал. Собраться, наверное, успею, так что отворю товарищу
милиционеру поскорее - пусть не нервничает.
За дверью вместо ментов стояли две дамы. Иностранки. Или крутые из наших.
Одна пожилая, но моложавая. В смысле, корчит из себя моложавую. Под глазами
мешки, жесткие моршины возле губ, на шее и животе - жирок в складку, но
зато короткая юбка и сапоги выше колена. В общем, шапокляк на выданье. А
вот вторая - девица, что надо. Первый раз такая красотка стояла со мной
рядом и не отворачивалась.
Нина Леви-Чивитта была дамой интересной и оригинальной во всех отношениях,
но на красавицу, конечно, не тянула, да и первая свежесть прошла -
Верховный Инка не за красу ее в гарем взял; Часка на свой индейский лад
была привлекательной, но по международным цивилизованным критериям все-таки
не пробивалась в первый эшелон. А вот эта девица. Не просто куколка, а
идеал породистой красоты. Она как будто лучшее взяла и от Нины, и от Часки,
плюс своего добавила. Пожалуй, она более всего похожа на то памятное
видение у Кориканчи.
Чего только глаза стоят - кусочки яркого южного небосвода. Волосы - ореол
серебристый. Нос - настоящий резной, а не пуговка какая-нибудь. Пальтецо
стильное под английскую королеву, но это к слову. А ножки-то - от них
Боттичели бы отпал.
- Вы, дамы, наверное, не ко мне. Вам или выше или ниже.
- Мы к тебе,- решительно сказала девушка,- если ты, конечно, Егор Хвостов.
Я - твоя сестра Вера.
Это Вера? Не Вера, а Венера настоящая. Тогда, значит, эта шапокляк - моя
мать. Явилась не запылилась.
- Да, я твоя мать.- подтвердила особа.
Она зашла в квартиру и скривила рот вкупе с носом, рвотный запашок-то давал
о себе знать. Да и беспорядок, пыль, тряпье, бутылки, разбитый телевизор...
- Ну и свинарник тут у тебя.- это было фактически первым, что мне сказала
мать за пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад она смылась, потому что ей
было неинтересно заниматься моим сопливым носом, моими драными носками,
моими сальными волосами. Она оставила меня придурку деду, грезившему на
горшке о мировой революции, и полусумашедшей бабке, которая вынесла и
коллективизацию, и блокаду, и гонения на космополитов, и фаната
отрешенного, то есть деда; только не выносила меня. Не было мамани дорогой,
когда я вступал в жизнь по бутылкам портвейна, когда я сочетался узами с
хитрой и ушлой бабенкой, когда надо было закапывать деда и ухаживать за
полусумасшедшей бабкой, писающей под себя и постоянно ломающей руки-ноги,
когда надо было стирать пеленки Витьки и бегать по детским невропатологам.
А сейчас заявилась мамаша дорогая и сразу про свинарник.
- Ты надолго?- спросил я с надеждой на то, что визит окажется
непродолжительным.
- Навсегда. Мохамед умер.
Все, я пропал. Арап отдал концы Аллаху, после чего курчавая родня поперла
импортную вдову на историческую родину.
- Давай, я приберусь,- предложила сестренка. Она мне положительно
нравилась.
- Тут, Вера, за сто лет не приберешься. Лучше сядь, отдохни.
Села отдохнуть моя мать, долго перед этим обмахивая и обтряхивая стул.
- Хорошо, что я чемоданы оставила в камере хранения. Как будто знала.
Наверное, надо будет покамест квартиру поприличнее снять. Опять расходы. Но
сюда-то никого не пригласишь, даже уличную жучку.
Вера быстро достала где-то тряпку, ведро и собралась прибирать мою
блевотину.
- Ты как, не болен?- спросила мать. Похоже, не за меня она беспокоилась, а
за заразных микробов, послуживших причиной рвоты.
- Я в порядке. Лучше некуда. Просто пастеризованный огурчик.
- Даже телевизор не посмотреть будет,- со вздохом произнесла она.
- Разве что-то интересное показывают?- простодушно спросил я и тут же
присел под тяжелым взглядом мамаши.
А Вера уже сняла королевское пальто, оставшись в платье, которое бы я
назвал бальным, и замывала мои дела. От этой работы ее ножки были еще
заметнее.
- Верка, ты бы хоть переоделась,- недовольно произнесла мать.- Подол ведь
запачкаешь и чулки... Егор, хоть и брат, а вон как на тебя пялиться.
Черт, сразу это дело заприметила мамаша моя драгоценная, хотя мой взгляд на
Верины ножки был почти инстинктивным - ну не внушил я еще себе, что она мне
сестра, и все такое.
- Вот что, я пойду, пока торт куплю, а вы тут порядок наведите,- сказала
мать и вышла за дверь. Я вспомнил, что лифт не работает из-за тех двух
трупов, а на первом этаже имеется никудышная лестничная ступенька. На вид
нормальная, а на самом деле отломанная и держащаяся только на стальной
арматуре. Все жильцы про нее крепко помнят. Вспомнил я про каверзную
ступеньку, но африканской мамаше ничего почему-то не сказал.
- Когда мама вернется, у нас тут с тобой будет полный ажур,- сказала Вера,
заканчивая с полом,- у меня в сумке "заморозки" лежат, супчика наварим.
От этих слов я сразу осознал, что не виделся с едой тысячу лет. Я двинулся
поискать кастрюлю и тут сквозь неплотно закрытую выходную дверь донесся
вопль.
Когда я спустился по лестнице, предположения оправдались - мамаша ругалась
по-русски, как сантехник, и по-арабски, как злой джинн, нога ее была,
скорее всего, сломана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88