Я повернулся и направился за кулисы. Мой горожанин моментально
забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня
по затылку своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний
бес. Ремешок на его ноге лопнул, копыто отлетело в сторону, и,
припадая на одну ногу, он казался хромым. Хромым, живым и
невредимым.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить момента Иллюзии. Правым
кулаком - кулаком отрубленной мною руки - бес с хрустом
разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника
беса напоминала об ударе тесака, сорвавшего аплодисменты
зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел
на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал
плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета
погрузился в артерию. Реализующий дернулся и начал остывать.
Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны.
Все они были свободные люди, все они имели Право. Право на
смерть. Все - кроме нас. Мы не имели. Мы - бесы.
Бессмертные. Иногда - гладиаторы, иногда - рабы на
рудниках. Низшая каста. Подонки.
3
Казармы, как обычно, пустовали. Больше часа я просидел в термах,
смывая с себя пыльную духоту цирка, рассеянно разглядывая край
крохотного одинарного бассейна, облицованного пористой лазурной
плиткой; вода мягко пыталась растворить в своей благости мое
нынешнее смутно-беспокойное состояние, пыталась - и не
могла. Такое повторялось со мной каждую осень, в ее солнечном
желтеющем шелесте, повторялось давно... вот уже... много, очень
много лет. Я не помнил - сколько. И чай остыл в чашке.
Совсем остыл...
В шкафчике отыскалась свежая туника, на плече защелкнулась
узорчатая пряжка длинной, волнистой накидки без форменных знаков
различия, которые неизменно спарывал самый зеленый бес... В
принципе, вольности такого рода должны были бы наказываться, но
на бесовские причуды предпочитали смотреть сквозь пальцы. Да и
много ли наказаний для беса? Немного. Если не считать
вечности... Немного - но есть.
Есть.
Во дворе школы, на скамеечке под одиноким мессинским кипарисом
сидел старший ланиста Харон. Невидящим взглядом он уставился
себе под ноги, и тонкий прутик в руке его все вычерчивал один и
тот же зигзаг между подошвами сандалий Харона. Жесткие,
совершенно седые волосы ланисты резко контрастировали с
взлохмаченными черными бровями. Я не входил в каркас Харона, но
был знаком с ним вот уже сорок... нет, сорок два года. Капля в
протухшем море моей жизни... А до того я знал его отца. Это я на
ХХХIII Играх Равноденствия убил ланисту Лисиппа, отца ланисты
Харона. И Харон со дня совершеннолетия был вечно признателен мне
за это, хотя знал о случившемся лишь от бесов и матери -
слишком мал он был, слишком...
Профессия ланист передавалась по наследству, секреты владения
фамильным оружием хранились в строжайшей тайне, открываясь лишь
детям по мужской линии, ну и "своим" бесам - и не
зря ланист звали Заявившими о Праве. Каждый из Отцов казарм
набирал группу, или как говорили сами ланисты -
"каркас", из девяти-тринадцати гладиаторов (обязательный
нечет), и начиналось ежедневное изнурительное учение. В каркас
поступали либо новоприсланные бесы - "почки", либо
освистанные публикой - "пищики".
Мы, "ветки" и "листья", в регулярных уроках уже
не нуждались и комплектовались в особые бенефисные
подразделения, но некоторые из нас оставались у полюбившегося
ланисты в подмастерьях или начинали от сосущей тоски гулять из
каркаса в каркас, или даже пытались сменить школу. А потом
наступал срок очередных Игр. И ланиста выходил в круг трибун со
своими питомцами.
Он поворачивался лицом к закрытым ложам, кланялся гербовой ширме
Верховного Архонта... В следующее мгновение Заявивший о Праве
брался за оружие - единственный смертный в бессмертном
каркасе.
Единственный свободный среди рабов.
Он искал ученика, превзошедшего учителя, и если такой находился,
то ланиста оставался на загустевшем песке, а у школьного алтаря
ставили новый жертвенный камень, и гордая душа Реализовавшего
Право на смерть уходила в синюю пустоту, уходила, не
оборачиваясь, и плащ чести бился за плечами... Его ждала
почетная скамья за столом предков. Нет, ты не был трусливой
собакой, львом ты был среди яростных львов...
Я до сих пор помню тело Лисиппа, вольно раскинувшееся мощное
тело с трезубцем под левым соском. Он сам подарил мне древний
кованый трезубец с полустершимся клеймом, он учил меня держать
его в руках, он верил мне... После я хотел вернуть трезубец
матери Харона, еще позднее я силой всунул его в руки юного
Харона, но он поцеловал древко и вернул мне отцовское наследство
с ритуальным поклоном. Больше я никогда не прикасался к трезубцу
ланисты Лисиппа и всегда жег бумажные деньги на его камне в
годовщину памятных Игр.
Я знал, что многие бесы, видя это, недоуменно пожимают плечами,
но последние годы меня мало интересовало мнение окружающих. Оно
потеряло значение с момента удара, вызвавшего улыбку Лисиппа и
кровавую пену на его улыбающихся губах.
Я завидовал ему. Я завидовал чужой свободе.
К тому же с этого дня у меня начались припадки. Первый приступ
вцепился в мое измученное боем сознание прямо у выхода с арены,
и бесы готовящегося каркаса долго хвастались потом, сколько
усилий потребовалось им для скручивания юродивого Марцелла. Нет,
не Марцелла... Как же меня звали тогда? Впрочем, какая
разница... В общем, бился я в падучей, как укушенный семиножкой,
в рот мой совали кучу предметов, не давая откусить язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10