— Пойдем вниз, посмотрим, как там Айн. Да может, и новость какая будет...
Младший отпрыск агронома безмятежно спал в своей сетчатой кроватке. Он и знать не знал о вещах, волновавших его старшего брата.
В комнате Алар сел на диван и, нервно теребя книгу в руках, пояснил:
— Я эту книгу видеть больше не мог. Мальчик превращается в рыбу. Никто о нем не заботился. Как будто я сам дома лишился, папы и мамы и должен уйти в озеро. Или Пилле. Или Айн. Айна тогда еще не было... Мне вдруг представилось, как Пилле исчезает в воде, потому что ей некуда деться. Так страшно было, о другом я и думать не мог. Я испугался, а вдруг и Пилле эту книжку прочитает и тоже будет так думать...
— А теперь ты с этим справился? — осторожно спросил Ра, опять чувствуя в себе тревожный голос, так и не утихавший в нем с прошлой осени.
— Не совсем... Но я уже могу об этом рассказывать, и вам тоже... Я два года в сундучок этот не заглядывал, на чердак не ходил... Мама поняла: не ходи, говорит, подожди...
— Вот, значит, почему меня не трогали,— огорчился писатель.— Потому что я тут наверху поселился, по соседству с сундучком этим?
— Нет, что вы... Только мама говорила, что вас нельзя беспокоить. А то вы со своей печалью не справитесь.
— Так и сказала?
— Да. Он, говорит, потому и перебрался к нам, чтобы со своим горем справиться. И ты, говорит, со страхом справишься. А я подумал, раз он не может, то и мой страх не пройдет.
— Потому и держался от меня подальше? Печаль-то ведь, знаешь, заразительна...
— Боялся, что мой сундучок еще больше вас опечалит.
— И я уже не вынесу? Но вынес же?
— Да,— согласился мальчик.
— Когда в чужой жизни участвуешь, про свои горести забываешь. Одна горесть уничтожит другую, а на их место придет что-то новое. Если придет... Вон братья твои здоровы, и с сестрой, будем надеяться, все будет хорошо. И папа с мамой у тебя есть, и дом на месте, так что незачем тебе в озеро идти, в рыбу превращаться... Не думай больше об этом. Ведь смог же ты рассказать, что тебе душу тревожило. Теперь спокойно можешь спать идти.
— Я за Пилле боюсь. Чувствую, надо сегодня опять эту книжку взять и прочитать всю. Тогда, наверно, поможет...
Если б и мне помогла такая магия, подумал Ра.
Алар забрался на диван, поджал под себя ноги и стал читать.
Тревога за мир и за себя в этом мире — и уже с детства. У других детей — ни в Варгамяэ, ни в Паунвере — таких забот не было. Мир стал таким тесным, все касается всех. Но при всем желании Ра не мог сравнивать ни Юри, ни Ала-ра с собой в этом возрасте. Он был ребенок военного времени, жил на мызе; там на болоте расстреливали военнопленных, рубивших лес; там при свете коптилки читали в газете наводящие страх известия и шепотом передавали друг другу еще более страшные новости, о которых газета умалчивала. Это было время, когда от будущего не ждали ничего, кроме новых страшных известий. Теперь мирное время, но страхи не исчезли. Те самые страхи, которые владели большим городом, добирались и до сельского люда, вили гнезда в их душах. Одно дело — знать об этом, и совсем другое — видеть все собственными глазами. А дети агронома — как дека каннеля из сухой звонкой ели, в котором эхом отражается тревожный голос мира.
Но на дворе стояла тихая белая ночь, дар северной природы эстонскому народу. Скоро, только гребень ночи перевалить, проснутся птицы в лесу и в саду чисто и звонко закукует
кукушка — утром она в охотку кукует, спешит, скоро подавится колосом.
Алар заснул в углу дивана.
Ра поправил ему изголовье, принес из другой комнаты одеяло, укрыл мальчика. Потом погасил в комнате свет.
Тень мира. Слова, когда-то, в школьные годы, казавшиеся ему пустыми и громкими, какими-то странными, с течением Брегсгени приобрели смысл и значение. Страх и отчаяние, нахлынувшие на людей в городе и в деревне, в мире, находящемся на грани войны,— это и было тенью мира.
Будто в подтверждение своих мыслей он услышал тяжкий стон во сне и крик Алара: «Мама! Мама!»
Он стал тормошить мальчика за плечо:
— Алар! Алар! Проснись! — и стал говорить с ним, как с малым ребенком, как с собственным сыном, когда тот в слезах просыпался от страшного сна.— Все хорошо! Все в порядке! Не беспокойся, мама сейчас с Пилле, Ээрик и папа скоро приедут, все хорошо...
Он зажег свет.
Мальчик открыл глаза, стал понемногу узнавать окружающее — сумеречную комнату, вещи, пустой потухший телевизор.
Ра пошел на кухню, разболтал в воде немного сахара. На мгновенье он увидал себя со стороны. Сладкой воды в пятнадцать лет? Тогда и сахару-то не было, его получали в кооперативе в обмен на куриные яйца либо из-под полы. И дело тут не в сахаре, Алар не так уж слаб. Ра в этом возрасте много натерпелся, но не одолел же его страх совсем. Теперь и время и страхи — другие. Тень мира. Да, она все сгущалась. Точно большая черная туча, о которой никак не удается забыть.
Он вернулся с кружкой в комнату, сел на край дивана и молча дал мальчику выпить.
— А теперь спи, утро скоро,— твердо и ласково сказал он.— Пускай тебе приснится хороший сон.
Но мальчик посмотрел на него потемневшим взглядом:
— Теперь не усну... Буду утро ждать вместе с вами... если вы не против.— В его голосе писатель уловил знакомую нотку, совсем как у Йоханнеса, что-то заботливое, свойственное людям, имеющим дело с землей и животными.
— Ох, конечно, нет,— ответил Ра.
Таянье ночных призраков, отступление страха перед явью, освобождение от страха.
Освобождение?
— Опять приснилась чума. Уже который год снится. По телевизору раз показывали, я тогда в четвертом классе учился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48