Но погодите, скоро она и за ваших мужиков примется, попомните мои слова!
— Хельге Тыниссаар, позвольте и мне пару слов сказать в разъяснение,— сказал директор.— Что Майре Мартин на ферму взяли, чтобы вас изводить, это странный разговор получается. Когда Ванда Кивимёльдер на пенсию ушла по состоянию здоровья, нам некого было туда взять. И я пошел тогда к лесникам, с Майре говорил, что живет она на территории совхоза, так пойдет, может, на ферму поработать, чтоб глаза не мозолить милиции и сельсовету, работа хорошая, жить можно. Она засмеялась: я и так хорошо живу! Я говорю: вы все-таки подумайте. И пришла! На другой же день пришла, машинной дойке выучилась. Ну, не так разве было? — он обернулся к зоотехнику.
— Да, так. Руки у этой женщины работящие. Что касается работы, упрекнуть не в чем,— подтвердил Руут Амбос.— Работает она с таким же удовольствием, как поет и танцует.
— С удовольствием! — взорвалась Хельге Тыниссаар.— А замуж-то вон не идет, свободной хочет быть. Вот задал бы кто этой чертовке под первое число, живо бы образумилась. Да нет таких мужиков! — Она злобно обернулась к противнице:— Да как ты смеешь на чужого мужа рот разевать! — Она едва не кинулась на противницу с кулаками, если бы бдительный зоотехник снова не встал между ними. Клокоча злобой, Хельге уставилась на зоотехника, будто привидение увидела, шумно перевела дух и с пылающим лицом, сверкая глазами, продолжала: — Какое тут примирение! Моей группы молоко на других записывают, вот провалиться мне на этом самом месте! Я не отступлюсь, прошу товарищеский суд и конфликтную комиссию, если образуют такую, все досконально расследовать. Уж как я за группой хожу, делаю все возможное, а в первом квартале у меня на одиннадцать килограммов меньше, чем у Майре Мартин! Неверно это, не может быть! У нее животные грязные, не ухаживает, нет, невозможно такое! Такой результат — обман один, ложь!
— Первое место из рук уходит, — тихо сказал Йоханнес.
Но эти спокойные слова только подлили масла в огонь.
Многоопытный зоотехник на этот раз запоздал. Хельге Тыниссаар набросилась на Майре Мартин, вцепилась в лицо, стала рвать платье. Все это произошло мгновенно, с дикой
злобой и, прежде чем люди успели сообразить, что случилось, и что-то предпринять, Хельге Тыниссаар разорвала платье противницы в клочки.
— Я тебе, гадина, покажу! — шипела она.— Шлюха чертова! Мужа отняла, теперь первое место хочешь отнять!
Зоотехник и два подоспевших тракториста растащили их. Хельге вырывалась, пиналась ногами. Один удар пришелся старшему, с седой головой, прямо в пах. Тот только охнул, отпустил ее и повалился на стул. Майре Мартин в разодранном, болтающемся на ней лохмотьями платье, уперев руки в бока, стояла перед судейским столом.
Картину дополнил злорадный смех Калыо Тыниссаара:
— Прямо как в кино, слышь!
— Чего смеешься, скотина! — крикнула Хельге. Она пыталась вырваться из рук мужчин, старавшихся усадить ее на место.— Всю жизнь один позор от тебя терпела! Им, мужикам, ничего не надо, только бы в кусты затащить. И всегда такой был, я еще молодая была, только из техникума, что понимала? А этот сразу пить, беспутничать, перед людьми меня позорить. Будто я дрянь какая... О, я-то помню, что ты вытворял, когда на курсы поехал! Приволок оттуда грымзу старую, на десять лет старше себя, беззубую, мне решил показать, гляди, мол, я все могу: у самого жена молодая, красивая, а я что хочу, то и ворочу, попробуй мне кто слово сказать! Да мало вам здесь, вы в Тарту подались, по всем кабакам, мне потом все передали, не хуже радио. И все это я терпела!
— Сама за мной бегала, слышь! Сама на шею вешалась!
— Давайте все учитывать, все! Раз уж меня упрекаете, я такая да растакая, давайте уж все говорить, без утайки! Я свою всю жизнь могу рассказать, мне стыдиться нечего. Я по правилам живу, с малых лет работаю. Всех детей могу сюда привести, я по детдомам их не распихивала. Трудиться всех обучила. Попробуй они у меня что не сделать, сразу по шеям получат, они все должны уметь, уж лодырями они у меня не вырастут, они все должны уметь, всему обучиться — в поле работать, за скотом ходить, дом в порядке держать. Вот недавно из армии к празднику было письмо, благодарят родителей, что воспитали хорошего воина...
Доярка остановилась, чтобы перевести дух. Мгновенно воспользовавшись этим, агроном решительно заявил:
— Картина ясна. Суд удаляется для принятия решения.
Он собрал бумаги в папку, сунул ее под мышку, встал.
Пропустил заседателей и секретаршу впереди себя и аккуратно, по-хозяйски закрыл за собой дверь.
В переполненном зале было жарко.
Директор вышел на двор, на свежий воздух.
Усталые, истратившие себя люди. Жизнь без звезды, без поэзии. Жизнь, где все ценное снято, как сливки с молока. Осталась одна сыворотка. Не жизнь, а обрат.
У Ра болезненно закололо в сердце. Слишком много он повидал такой жизни или почти такой.
Вражда против жизни. Вражда и неблагодарность.
Какая-то женщина с добрым, приветливым лицом поднялась рядом с ним с кресла. Сидевшая рядом подобрала ноги, чтобы пропустить ее, сказав:
— Вильма, куда бежишь, погоди, решение объявят.
— Не могу. Осталась бы, да дома корова вот-вот отелится.
— По утрам обычно телятся...
— Не знаю, у коровы такой был вид, к вечеру как раз надо ждать.
— Я останусь, послушаю.
Появился суд. Народ с шумом поднялся.
Решение:
«Просить дирекцию совхоза перевести Хельге Тыниссаар на другую ферму, а если это невозможно, перевести из доярок на другую работу».
— Не надо нам ее! — крикнула из зала бригадир со второй фермы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48