Спокойствие, с которым сестра вошла сюда, было напускным; недолго же продержалась на ней маска благопристойности, мелькнуло у него в голове, и не успел он подыскать подходящий ответ, как комнату потряс разъяренный крик сестры:
— Ты живешь в своем измерении, и коли нравится тебе ходить с голой задницей, так ходи, ради бога, по мне, хоть по миру ступай с протянутой рукой! Но нас оставь в покое, не мешай нам жить, как мы хотим, и, прошу тебя, хотя бы перед матерью не выставляй нас сволочами!
— Я ей сказал только, чтобы она не связывалась с Тибором и не вела с ним никаких дел, ни к чему ей это,— возразил Феро.
— Знаешь, не строй из себя невинное дитя! Ты облил помоями нас обоих!
— А вы не втягивайте мать в ваши махинации! Обходитесь собственными силами! — резко сказал он.
— Ты ей говорил, что мы хотим заработать на тех молодых супругах и собираемся получить от них вдвое больше, чем заплатит государство! Что, не говорил? Не прикидывайся дурачком!
Эх, мама, мама, подумал он с горечью, эта парочка из тебя все жилы вытянет!
— А разве не хотите? — насмешливо поинтересовался он.
— К твоему сведению, не хотим. Речь шла лишь о том, чтобы помочь несчастным молодым людям! И если теперь ничего не получится, то они по крайней мере будут знать, кого проклинать!
— С чего это вы вдруг стали такими бескорыстными? Неужели в вас совесть пробудилась? — съязвил Франтишек и тут же пожалел об этом.
— Нашелся, тоже мне, святой апостол! Кто дал тебе право порочить других?! Знаешь, кто ты? Негодяй, паразит, спишь и видишь, как бы стравить людей друг с другом, а все потому, что жизнь у тебя не сложилась... И если вокруг тебя люди стремятся к чему-то, добиваются, если им что-то удалось в жизни, то ты от зависти готов им горло перегрызть!
Ах ты, господи на небеси, да спустись ты на грешную землю и заткни ей глотку, а то ведь и моему терпению есть предел, еще немного, и я сам это сделаю...
— Когда посторонние проходят мимо нашего дома и брызжут ядовитой слюной, это еще как-то можно понять. Но если собственный брат не может укоротить свою зависть, это уже ни в какие ворота не лезет!
Где ты, девчонка с бантиками, что подрагивали когда- то на твоих косичках, как мотыльки на цветках? Где ты, появись, покажи, хоть на секунду, свою тряпичную куклу, маленькую, с ладонь крестной...
— Человек годами не знает отдыха, вкалывает по вечерам, по выходным, по праздникам, но вы этого не видите и видеть не желаете! Когда вы, завистники, пропивали свои деньги в кабаках, мы отказывали себе во всем, даже в мелких радостях, но вам, паразитам, этого не понять!
Да и было ли все то вообще? Чудесные теплые вечера, воздух, наполненный ароматами кухни, густеющие сумерки, голоса и звуки, приглушенный смех в кустах сирени, скрипка слепого Банди, сладостная мелодия, обволакивающая улицу, ступеньки перед дверью, отцы с трубками или мундштуками, молча глядящие перед собой в никуда, согнувшиеся под тяжким бременем кормильца семьи, смех детей во дворах, страх, вползающий в душу вместе с ночной темнотой... Было или не было...
— Мерзавцы, мерзавцы, эх, какие же вы мерзавцы! Хоть убей, я не отступлюсь! Завидуете, и в этом все дело! Вот если бы вы могли, если б умели... Будь вы на нашем месте, только бы и думали, как урвать кусок побольше да пожирнее. И в чем такие, как вы, могут упрекать нас? В чем? В том, что живем получше вашего, что достигли кое-чего в жизни, что не пожелали прозябать среди вашего брата. Да, мы хорошо живем, а захотим, еще лучше будем жить! Потому что нам не все равно, как жить, нам не наплевать на все, как вам, да, не наплевать!
Неужели эта самоуверенная, алчная женщина с бледным лицом, источающим негодование и ненависть, выросла когда-то в скромном, маленьком доме на Сиреневой улице?
— Ты хоть лопни от злости, а по-другому не будет. Мы жили и будем жить еще лучше! Потому что у мира свои законы, и плевать ему на тебя! Плевать, потому что ты, осел, так ничего и не понял. Все спишь наяву и видишь сны, в точности как наш папочка, который всю жизнь работал как вол, но так и остался с пустыми руками...
— Отца не трогай! — тихо прохрипел Франтишек, и хрип его был настолько страшен, что сестра оторопела и поток ее брани вдруг иссяк; опомнившись, она заторопилась к двери.
— А ты не трогай маму! Оставь в покое, а то в могилу ее сведешь своими разговорами...
Уже в передней она в растерянности остановилась и, чуть не плача, срывающимся голосом бросила:
— Оставь ее в покое! Слышишь, оставь!
Как же яростно она отстаивала свою истину!
Сестра сама открыла входную дверь и вышла на лестницу.
— Зонтик забыла,— буркнул Франтишек и, взяв в углу зонт, вынес сестре.
...наш папочка, который всю жизнь работал как вол, но так и остался с пустыми руками!
Франтишек повторял про себя сестрины слова.
Ты все спишь наяву и видишь сны, в точности, как наш папочка, звенел в ушах упрек Зузанны.
У мира свои законы, и плевать ему на тебя!
У мира свои законы, мысленно твердил Франтишек, догадываясь, какие законы сестра имела в виду.
Назойливо вертятся ее слова в голове — в прямом и обратном порядке, не выходят из ума, как ни старался он освободиться от них...
...наш папочка, который всю жизнь работал как вол, но так и остался с пустыми руками!
Руки, отцовские руки!
Опять в памяти встает картина из прошлого. Отец идет через двор, шаги его все ближе, ближе, вот они слышны на веранде, а вот он и сам промелькнул в створке кухонного окна, уже подошел к двери, ведущей в дом, поворачивается дверная ручка, и отец входит в кухню.
Он уже дома, вернулся с работы.
Кидает на вешалку кепку, ставит свой потрепанный портфель в угол на ту же скамейку, где стоят ведра с водой, снимает пальто, засучивает рукава рубахи, наливает воду в рукомойник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46