..
— Не зуди, мать! — сурово остановил ее Яранцев.— Пришел, значит, нам такой срок, а днем раньше, днем позже — какая разница?..
— Теперь больно все умные стали, не приведи господь! — не вытерпев, фальцетом крикнул дед Иван.— Никто ии с кем не считается, всяк сам по себе и все врозь, куда кривая вывезет,— так и живем:, пока смерть не подкараулит... А там уж думать нечего — полный расчет придет!
— Как же так, Корней Иванович? — разводя руками, проговорил Константин.— Выходит, все в семье против, а вы уезжаете!
— А я никого не неволю! — Корней хлопнул крышкой сундука и поднялся, отряхивая пыль с колен.— И никому не клялся, что буду тут свой век доживать... Земля вон какая — все по ней ездят, куда желают, а я чем хуже других?
— Да кто же вам запрещает ездить? — горячо возразил Константин.— Для этого совсем не обязательно бросать родной дом! Сами в Москве побывали, хлопотали за всех и вот на тебе — плюете на все и бежите куда-то!.. Не верите, что жизнь тут наладится — так, что ли?
— Наладится-то наладится, а мне уж ни к чему.— Корней присел на сундук, нашарил кисет в кармане, стал сворачивать цигарку.— Устал я...
— Мы вам путевку выхлопочем в санаторий! — пообещал Константин, загораясь робкой надеждой, что ему удастся убедить старика в своей правоте.— Подлечитесь, отдохнете, а там мы и о пенсии подумаем...
Константин не заметил, как покинули горенку и сыновья, и жена, и дед Иван и он остался наедине с Корнеем, словно все надеялись, что без них он сумеет уговорить главу семьи.
— Вроде что-то отболело во мне и отвалилось, как короста,— вздохнув, проговорил Корней, и над головой его поплыл, расползаясь, ленивый дым.— Сам не знаю, что со мной сделалось... То, что вчера было главней главного, сегодня совсем стало не нужно!.. Что вы будете тут с Дым-шаком плантовать — мне все едино... Извиняй, конечно, говорю, как оно есть...
— Но разве вам безразлично, как будут жить здесь ваши дети? — уже злясь на себя, что он так беспомощен и жалок, допытывался Константин.
— Пускай остаются — я им не судья! Я им сопли по-вытирал, поводил на помочах — хватит! — Корней не докурил цигарку и дрожащей рукой вдавил ее в землю цветочного горшка.— Они молодые, могут сто раз споткнуться и опять идти. А мне уж ничего не надо — будем вон с матерью внучку нянчить, и вся недолга. Пенсию себе исхлопочу, и заживем, как в песне поется,— молодым, дес-
кать, завсегда дорога, а старикам, выходит, почет. Имею я право?
— Имеете, конечно, по зачем вы тащите за собой дочь?.. Ее здесь уважают, любят!.. Она вон в какой драке устояла и победила!
— Да я, может, из-за нее-то и еду отсюда! Кому я тут нужен, старый пень? И без меня жизнь встанет в свою колею... А ей как здесь жить? Вот посуди — осталась одна, как столб при дороге: хоть и всем видать его, а никому до него дела нет, все мимо едут... Еще скажешь, что на собрании ей в ладоши хлопают? Да что с тех ладошек, когда домой явится и опять одна?.. Все знают, от кого у нее ребятенок, кому она нужна с таким довеском?
— Да как вы можете так говорить? — почти в отчаянии крикнул Константин.— Да если хотите знать, то я...
— И про то догадываюсь! — сурово перебил его Корней и поднялся.— Да надо бы раньше про то думать, а сейчас, коли ветка от дерева отломилась, ее веревкой не притянешь, не приживется она... Может, на стороне она скорей корешки пустит и дело себе найдет, и человека, на которого можно будет опереться.
На пороге горенки показалась Ксения с белым свертком на руках, и Корней осекся, замолчал. Константин замер, боясь сделать лишнее движение навстречу Ксении, не спуская глаз с ее смуглого, омытого светом лица.
— Здравствуйте! — сказала она, придыхая и глядя на него с непонятной нежностью.— Боже мой! Вы сейчас совсем похожи на того Мажарова, с которым я когда-то танцевала в Доме культуры, помните?
Он кивнул и сделал робкий шаг к ней, наклонился над ребенком. В раструбе одеяла виднелось пухлощекое розовое лицо в кружевном чепчике, покрытый белыми крапинками нос, восково прозрачные веки с белыми, словно в муке, ресницами. Девочка сосала во сне пустышку.
— Сегодня утром, не поверите, она совершенно сознательно улыбнулась! — восторженно рассказывала Ксения.— Смотрела, смотрела и улыбнулась!.. Прямо чудо какое-то, правда?
Она стала разматывать одеяло, устраивая девочку в скрипучую плетеную кроватку, а он глядел на нее не отрываясь, дивясь той перемене, которая произошла с нею. Она как будто жила уже какой-то другой жизнью, далекой
и от него, и от всего недавнего, и было в этой недосягаемости и отрешенности что-то такое, что вызывало и чувство зависти, и удивления, и не до конца осознанной ревности. Даже внешне она была в чем-то иной, точно материнство высветило ее всю изнутри, и озарение это проникло в глаза, в улыбку, в голос, придав ему неуловимую мягкость.
— Ну вот, часа два она будет спать! — Кеения наконец оторвалась от дочери.—Если пустышка выпадет, ты ей, тятя, дай, ладно? А мы немного пройдемся...
Корней качнул головой, угрюмо проводил их глазами. На кухне уже никого не было, одна мать возилась около печки и, отшатнувшись от шестка, улыбнулась Константину просящей и скорбной улыбкой.
Не сговариваясь, они пересекли улицу и зашагали напрямик к роще. Шуршали под ногами вороха ржавых листьев, за облетевшими деревьями, внизу под обрывом густо синела река в стружках мелкой ряби.
— Скажи, зачем ты едешь?
Он не заметил, как вырвалось у него это «ты», словно не было между ними долгих лет разлуки, просто он вчера послал ей записку: «Приходи в рощу, буду ждать тебя у серых камней»,— и она пришла на свидание.
— Мне тяжело тут сейчас— Она прислонилась к толстому стволу тополя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132