сама смерть, кремация по ошибке, телефонный звонок. Ты умеешь видеть то, что другие либо не замечают, либо просто не хотят замечать.
Лесть и заискивание. Айзенменгер прекрасно знал, как эта женщина умеет добиваться своего. Поэтому и ответ его оказался весьма расплывчатым:
– Думаю, будь я параноиком, я увидел бы во всем этом заговор и попытку что-то скрыть.
– Но ты же не параноик.
Айзенменгер улыбнулся:
– Все равно это наводит на серьезные размышления.
Елена сидела, ссутулившись, сжав кулаки и упершись локтями в колени. Наконец, подняв взгляд на Айзенменгера, она произнесла:
– Мне нужно, чтобы ты помог мне в этом деле, Джон.
В ее глазах и голосе было столько мольбы, что Айзенменгер не нашелся с ответом. Он знал, что рано или поздно она произнесет нечто подобное, и ждал этого момента с тайным удовольствием; но сейчас, когда главное наконец было сказано, он почувствовал какую-то странную неловкость.
– Дай мне немного времени, Елена. Утро вечера мудренее.
Аннетт договорилась встретиться с отцом вечером в ресторане в нескольких сотнях метров от Линкольнз-иннфилдз, неподалеку от своей конторы. Они виделись регулярно, поэтому отец всегда находился в курсе всех событий в жизни дочери. Аннетт была его единственным ребенком, и хотя она также поддерживала близкие отношения с матерью, за советом или за помощью всегда обращалась к отцу. Как обычно, едва Аннетт вошла в зал ресторана, отец встал, причем так проворно, как будто ему не было пятидесяти лет или, точнее говоря, как если бы он отказывался замечать свой возраст.
Голову Пирса Браун-Секара украшали блестящие седые волосы, которые он изящным движением откидывал назад, и они спадали почти до воротничка; аристократично изогнутые брови, под которыми прятались темно-карие глаза, как нельзя лучше подчеркивали правильность черт его лица, а тонкий, но выдававшийся вперед нос словно являлся продолжением длинной шеи. В целом лицо Браун-Секара можно было бы назвать привлекательным, если бы не застывшее на нем выражение жестокости, которое усиливал шрам на верхней губе с левой стороны рта (следствие детского падения с велосипеда), отчего его улыбка всегда выходила кривой и зловещей. Впрочем, сам Браун-Секар считал, что впечатление, которое производит на людей его внешность, ему только на руку.
Он расцеловался с дочерью и, подождав, когда Аннетт устроится поудобнее, опустился на стул.
– Как ты, Аннетт? – спросил он и, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: – Как дети? Надеюсь, они выздоровели?
Она поспешила его успокоить:
– Им намного лучше. Почти здоровы.
Он удовлетворенно кивнул:
– Я боялся, не грипп ли это.
– Да нет, ничего страшного. Легкая простуда.
Закончив таким образом официальную часть, Браун-Секар заказал бутылку фраскати. Здоровье Марка Хартмана его, судя по всему, не интересовало. Официант подал вино и, приняв заказ на салаты, почтительно удалился. Разговор ни о чем лился у отца с дочерью с той же легкостью, что и капли пота с жеребца – победителя скачек. И только приступив к еде, Аннетт заговорила о том, что, собственно, и привело ее сегодня к отцу.
– Папа, меня беспокоит Марк.
При упоминании имени Марка Хартмана Пирс Браун-Секар моментально превратился из отца в судью. На какое-то мгновение он замер, затем поднял глаза на Аннетт и снова как ни в чем не бывало принялся за салат. Всецело поглощенный содержимым своей тарелки, он переспросил:
– Беспокоит? И в каком смысле?
По правде говоря, Аннетт чувствовала себя несколько неловко. Она знала, что отец недолюбливает Марка, знала, что он может быть бестактным и даже грубым (она давно поняла, что грубость и желчность являются неотъемлемыми свойствами его натуры), и не хотела давать ему в руки оружие против мужа. Браун-Секар заметил нерешительность дочери и тоном, не допускающим возражений, произнес:
– Ну что ты, Анна, давай рассказывай. Я же вижу, тебя что-то гнетет. Надеюсь, я смогу помочь.
При этом его губы растянулись в зловещей улыбке, но это следствие старого шрама было привычным для Аннетт, которая очень любила своего отца.
– Он изменился, – выдавила она наконец.
– Изменился? В каком смысле?
Аннетт Хартман, будучи адвокатом, привыкла формулировать мысли четко и ясно, но сейчас ситуация была иной, и она не сразу нашлась с ответом.
– Ну, в частности, у него откуда-то появились деньги.
Браун-Секар лучше, чем кто-либо другой, представлял себе своеобразное финансовое положение зятя, поскольку сам некогда выступил автором унизительного для Марка Хартмана брачного договора.
– Ты уверена?
– Марк опять играет. А это значит, что он полностью рассчитался с букмекерами. И еще он продал старую машину и купил спортивный «ауди».
Эта новость заставила седые брови Браун-Секара удивленно взметнуться. Автомобиль, который Аннетт назвала старым, был еще совсем новеньким, однако он не шел ни в какое сравнение с «ауди».
– Что-нибудь еще? Аннетт задумалась.
– С ним вообще что-то происходит. Когда он вернулся с конференции в Шотландии, то первые два дня был тише воды ниже травы, даже, я бы сказала, как-то подавлен. А теперь стал совсем другим. То он весел и пребывает в прекрасном настроении, то становится совершенно невыносимым. В такие минуты ему ничего нельзя сказать – он моментально впадает в ярость.
Браун-Секар вздохнул. Он, как мог, старался хорошо относиться к человеку, которого дочь выбрала себе в мужья, но с первой же встречи заметил в Хартмане нечто такое, что сделало невозможными теплые отношения между ними. Браун-Секар знал, что ко всем поклонникам Аннетт он относился, пожалуй, слишком строго, но Хартман казался ему во всех отношениях неудачным выбором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138