Сильвия привыкла прислуживать за столом, это ей нравилось, но она делала это не слишком умело, бедняжка. Оливия всегда относилась к ней, как к дочери, и я не однажды слышал, как Сильвия по ошибке называла Оливию «мама». Не сомневаюсь, что Катерина ненавидела ее за это. Поэтому сейчас она ее вышвырнула, а палаццо Брунамонти получил взамен швейцара, как и положено приличному дворцу.
— И запертые двери. Да, понимаю. Инспектор вспомнил, как она часто повторяла:
«Должно быть, ее уже нет в живых…», а он бормотал в ответ что-то, по его мнению, успокаивающее.
— Так вот, значит, почему. Она хочет завладеть всем вниманием, которое получала ее мать, а затащить вас в постель — это окончательно ее добить. Неплохо бы еще понять, зачем ей необходимо мое присутствие?
— Да уж. Спрашиваете, зачем ей это понадобилось? У нее какой-то собственный план, но никто этого не понимает. Катерина считает, что никто никогда не обращал на нее никакого внимания, а бедная Оливия всегда из кожи вон лезла, стараясь ей помочь.
— А сын?
— С Лео у нее никогда не было проблем такого рода. Они похожи, близки, они оба очень талантливы. Они прекрасно понимают друг друга. Катерина это знала и прямо лопалась от ненависти. Она делала все, чтобы их поссорить. Я пытался убедить Оливию, что невозможно притворяться в такой ситуации. Притворство только все ухудшает. Она всегда настаивала, чтобы Лео во всем потакал сестре, ходил вокруг нее на цыпочках. Словно она не человек, а мина, готовая взорваться в любую минуту.
— Мне кажется, она была права.
— Возможно, но я продолжаю считать, что Катерину следовало бы заставить столкнуться с действительностью, что все эти защитные меры только поддерживали самообман. — Он вернулся к своему бренди. — Никогда в жизни я так сильно не нуждался в выпивке. Простите, могу я предложить вам…
— Нет-нет… — отказался Гварначча.
Он чувствовал, что появился в самый подходящий момент. В присутствии частного детектива Хайнс вряд ли разоткровенничался бы с ним, а тут еще такое жуткое потрясение. Инспектор припомнил неубедительные слова Леонардо о собачке Оливии: «Это просто сентиментальность. Ей необходимо постоянное наблюдение специалиста, которое в домашних условиях обеспечить мы не в состоянии». Слова, конечно, не его, а сестры. Хайнс согласился с инспектором:
— Вы совершенно правы. И вот что беспокоит меня: много лет Лео ей не противоречил во имя сохранения мира и спокойствия в семье. А сейчас он настолько выбит из колеи, настолько потерян, потому что рядом нет Оливии — опоры, на которой все держалось, настолько ослаблен, что растерялся. И теперь, пользуясь случаем, негодная девчонка им манипулирует. По ее версии, Оливия виновна в том, что станет причиной их финансового краха. Она упускает из виду, что много лет назад они находились в состоянии финансового краха, но не из-за Оливии. Она настойчиво старается использовать эту катастрофу, чтобы вогнать между матерью и сыном клин и убедить Лео не отдавать то, что она называет «деньгами Брунамонти». Я рад, что вы увидели то, что она сегодня сделала, потому что, когда речь идет о спасения Оливии, она — наша самая большая проблема. Она будет только мешать, я откровенно вам говорю. — Он залпом допил бренди и глубоко вздохнул. — Боже, как она меня сегодня напугала!
— Меня это не удивляет. Но ее брат, несомненно, поймет, что она делает.
— Леонард умный, чувствительный человек. Он поймет, но не осмелится отвернуться от сестры, потому что она слабохарактерная, как отец. А ведь Лео довелось увидеть, во что превратился отец, — в умирающего от голода безумного бродягу. Он любит мать, однако представляет себе ее такой сильной, что ее невозможно сломать.
— Неужели ему не приходит в голову мысль о том, что ей предстоит испытать, об условиях, в которых ее, возможно, содержат? По моему опыту, люди никогда полностью не оправляются после похищения. И, кроме того, — напомнил инспектор, — любого можно сломать. А Катерина… Ревность — разрушительное чувство.
— Вы правы, ее снедает именно ревность. Позвольте кое-что вам рассказать, инспектор. Мы часто ходим обедать в маленький ресторан, который нам очень нравится, недалеко отсюда. Всегда один и тот же стол, почти всегда знакомый официант. И каждый раз происходит одно и то же: он обращается к Лео, ко мне, к Оливии по имени — Оливия никогда не пользовалась титулом — и спрашивает, закажем ли мы наши обычные блюда, затем поворачивается к Катерине: «А что закажет синьорина?» Она белеет от ярости: «Он помнит ваши имена, а мое — нет! И пора уже знать, что я не ем спагетти!» И это действительно крайне странно, потому что все официанты старались запомнить и всегда бывали в замешательстве, и чем злее и недоброжелательнее она становилась, тем труднее им приходилось, они просто в ступор впадали.
— Должен признаться, — сказал инспектор, — что я с большим трудом вспоминал ее имя и вынужден был в конце концов записать его.
— Оливия всегда страдала от этого. Ее дети слишком взрослые, чтобы я мог играть роль их отца. Я очень люблю ее и надеюсь уговорить ее выйти за меня. С Лео у меня очень спокойные, дружеские отношения, но с Катериной… Хотя я действительно не вправе вмешиваться, да я и не пытаюсь… Оливия все время защищает дочь, а я стараюсь убедить ее, что это не поможет.
— Если это ревность, — сказал инспектор, — ничто не поможет. Я видел, как из-за этого совершались убийства.
— Вы не думаете… Вы не хотите сказать…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74