Мало кому это приятно, но правила есть правила. И лишь одному Фусарри на всем белом свете могло взбрести в голову предложить Маэстренжело заниматься прослушкой не в прокуратуре, а у себя, в главном управлении! Неслыханное попрание традиций!.. Капитан согласился, потому что от настолько соблазнительной перспективы слишком трудно было отказаться. Он даже потерял дар речи. Фусарри как никто умел лишать людей дара речи. А его предложения по работе с прессой?! Порекомендовать капитану подбрасывать прессе — как он там выразился? — «подходящую для печати ерунду»! Да кто же не знает, что журналисты Флоренции прозвали капитана Маэстренжело «Могила». Какая там еще подходящая ерунда! Разумеется, инспектор и сам бы не стал этим заниматься. Какого дьявола он должен разбираться, какая ерунда подходит для печати? Ну нет, пусть сами решают, что им публиковать, как всегда это делали. Вот разве что брат и сестра Брунамонти что-нибудь им подкинут, например фотографии и тому подобное, хотя после краткого знакомства с сестрой Гварначча с трудом мог представить, что она шепчется с репортерами. Возможно, брат, если он надумает сотрудничать…
«Совершенно очевидно, — сказал капитан, — что за этим делом стоит некий похититель-профессионал, который скрывается от правосудия. Новый закон превратил похищение в трудоемкий процесс, в нем сейчас остались только специалисты высокого класса. А профессионалы не падают с неба, их деятельность известна, существуют досье, поэтому их можно выследить, если они, конечно, совершат промахи. Думаю, это дело затеял один из двух преступников, находящихся в розыске, у каждого своя группа сообщников и, самое главное, собственная территория, где можно не рисковать». Что ж, к мнению капитана полезно прислушаться.
По берегу реки под полуденный колокольный звон инспектор опять двинулся к Санто-Спирито. Торговцы собирали товар, закончив работу. Он был бы рад занять прежнюю позицию и понаблюдать за коричневыми ставнями, разрабатывая план, как лучше наладить контакт с сыном графини, но любопытный взгляд Торквато заставил его передумать. Гварначча отправился вместо этого в кафе-мороженое рядом с домом Брунамонти.
— Привет, инспектор.
— Джорджо. — Скрывшись от ветра и солнца, инспектор снял фуражку и темные очки. — Мне чашечку кофе.
Они с Джорджо были старыми знакомыми. Бар в последние годы приобрел более состоятельную клиентуру, и теперь здесь в дополнение к знаменитому мороженому стали подавать модные легкие ланчи для студентов и работающих неподалеку служащих. Джорджо не допускал в своем баре наркотиков и дружил с законом.
— Это правда — про графиню? — У флорентийца Джорджо был, как говорится, язык без костей.
В Сицилии, откуда был родом инспектор, люди ничего не видели и не слышали, не позволяли себе ни единого лишнего замечания, и подобная открытость по-прежнему приводила его в замешательство.
— Графиня… — протянул он в нерешительности.
— Брунамонти. Она, помимо всего прочего, еще и моя домовладелица. Разве вы не в курсе, что они владеют здесь целым кварталом?
— Я не знал.
— Целым кварталом! Мы все знаем, что-то произошло. Ее не видели вот уже десять дней. И собаки тоже нет. А они сейчас готовятся к большому показу в Нью-Йорке, и это означает, что Леонардо должен бы работать не покладая рук, а в полночь заходить сюда перекусить. Но он тут не показывается. Да и из мастерской уже неделю никто не приходит. Зато вы являетесь уже второй раз за утро… Ваш кофе. Капнуть в него чего-нибудь?
— Нет-нет…
— Вам бы не помешало. На улице холодно.
— Да. А у вас так тепло и уютно. Кажется, вы сейчас не слишком заняты, мы можем спокойно поговорить.
— Конечно. До начала ланча еще добрых полчаса. Пройдем в зал. Марко! Принеси кофе инспектора в зал. Присядьте.
Маленькие круглые столики, покрытые белыми скатертями, были накрыты для ланча. Инспектор устроился на одном из серых плюшевых стульев, стоящих вдоль стен. И впрямь, приятное местечко.
— Вы, должно быть, неплохо знаете семью…
— Я? Ну, я здесь уже двадцать девять лет. Тогда еще был жив старый граф — отец того, который умер около десяти лет назад, действительно совершенно никчемного человека. Но отец у него был, что называется, с характером. «Профессор» — так его обычно называли. Он на этом настаивал, потому что имел докторскую степень по философии. Слово «граф» для него ничего не значило, «доктор» — мало интересовало, он хотел, чтоб его звали «профессор». Он заходил утром, выпивал чашечку кофе и всегда носил шляпу — зимой фетровую, а летом из тончайшей соломки…
Инспектор сидел молча. С ним так часто бывало: люди поначалу его о чем-нибудь расспрашивали, но потом с радостью начинали рассказывать сами. Большинство предпочитает говорить, а не слушать. Инспектор отвечал на вопросы весьма туманно, а затем замолкал и терпеливо ждал, положив, как сейчас, темные очки в карман, а фуражку с золотой кокардой-факелом на колено; глаза блуждали по кладке стены, на которой висели многочисленные эскизы наружной росписи церкви Брунеллески.
В какой-то момент, неверно истолковав этот взгляд, Джорджо бросился объяснять, как муниципалитет когда-то попросил всех художников города расписать фасад церкви, который архитектор оставил нетронутым, и как однажды жаркой летней ночью эти рисунки были перенесены на стены церкви. Что за ночь была! Конечно, в те дни, с мэром-коммунистом…
— Как его звали?
— Мэра-коммуниста? Габбуджани. Полагаю, это было еще до твоего приезда, но идея принадлежала…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74