Она уже рассказала Роберте в детском саду про пиньяту. Но клоун был уловкой, самым последним средством. Клоунов Пруди ненавидела больше всего на свете.
Мать и на сей раз обошла западню. Она обняла Пруди, коснувшись подбородком ее макушки, словно поставила точку.
— Я никогда не привела бы в наш дом клоуна, — ответила она.
Этот прием оказался настолько эффективным, что мать снова использовала его не только на Хэллоуин, но и при каждом удобном случае. «Я сегодня утром покупала молоко, — говорила она. — Ты его уже выпила». Или: «Мы смотрели этот фильм. Он тебе не понравился». С неизменной улыбкой, будто они играли в какую-то игру. (Когда они действительно играли, мать позволяла Пруди кидать кости и передвигать за нее фишку. Она всегда давала Пруди выиграть.)
Иногда Пруди казалось, что ее детство состояло из восхитительных праздников, поездок в «Морской мир», обедов в «Чак И. Чиз», где грызуны ростом со взрослого играли на гитаре и пели ей песни Элвиса. Несомненно, что-то из этого было правдой. Но часто она сомневалась, что именно. Она завела дневник, полюбила списки и обнаружила, что достоверное изложение — не такое уж легкое дело.
Самым трудным было честно описывать собственное поведение, и Пруди, тогда еще не умея выразить это словами, стала замечать за собой какую-то искусственность, не только в дневниках, но и в реальном мире (кто бы знал, что это такое). Годы оставались позади, словно карта без знаков — только вода и воздух. Из всего, что ей приходилось выдумывать, сложнее всего оказалось выдумать себя.
Когда Пруди было лет восемь или девять, однажды вечером, во время рекламной паузы в «Величайшем герое Америки» (ее мать так сопереживала супергероям, чья жизнь полна печали и вины. В «Величайшем герое Америки» учитель старших классов, наделенный волшебным красным костюмом и сверхъестественными силами, использовал эти силы в борьбе со шпионами и преступниками; как будто в классе сверхъестественные силы ни к чему), мать вспомнила, как на Рождество они ходили к Сайте в «Мэйсиз».
— Мы там позавтракали, — сказала она. — Ты ела оладьи с шоколадной крошкой. Пришел Санта и сел за наш столик, а ты попросила у него машинки «Мэтчбокс».
Пруди замерла, ужин (молоко и арахисовое масло вприкуску) таял во рту. В груди расцвело что-то незнакомое, разрослось и заполнило все пустое пространство вокруг сердца. Это что-то было уверенностью. Ей никогда, никогда в жизни не нравились машинки «Мэтчбокс». Пруди сглотнула, и арахисовое масло чуть не застряло в горле смертельно опасным комком.
— Это была не я, — сказала она.
— Там были меню в форме снежинок.
Пруди смерила мать стальным, как ей казалось, взглядом:
— Я бедная сиротка. Меня некому сводить к Сайте.
— Санта ел рождественское печенье. У него вся борода была посыпана красным и зеленым сахаром. Я твоя мама, — ответила мать. Она моргнула — один раз, два, три. И решила схитрить: — Что бы я делала без моей славной пышечки?
Но у восьми-девятилетнего ребенка нет сердца — разве что когда речь заходит о зверьках. Пруди не дрогнула.
— Моя мать умерла.
— От чего?
— От холеры.
Пруди вспомнился «Таинственный сад». Если бы она читала «Ирландского сеттера», мать умерла бы от бешенства. (Конечно, в «Ирландском сеттере» никто не страдал бешенством. Они чуть не умерли с голоду в буран, когда отправились в горы охотиться на куниц. Про бешенство там не было ни слова. Просто любая книга про собак наводит на мысль о «Старом ревуне»). Мать не стала ее утешать.
— Ясно, — медленно сказала она. Ее глаза погрустнели, уголки рта опустились. — Холера. Неприятная смерть. Рвота. Понос. Ужас как больно. Тебя просто выворачивает наизнанку. Рвет так, что кишки наружу.
Пруди представляла себе нечто менее грубое
— Я ее очень любила, — поправилась она, но поздно: мать уже встала.
— Не знала, что ты любишь воображать себя сиротой, — сказала она. И правда! Сколько раз Пруди воображала мать мертвой? В разных вариантах: быстрины, автокатастрофы, похитители, несчастные случаи в зоопарке. Она расплакалась от стыда: оказаться такой отвратительной дочерью.
Мать ушла к себе и закрыла дверь, хотя сериал продолжался, а Уильяма Кэтта она всегда называла красавчиком и удивлялась, как можно предпочитать Тома Селлека, если бог дал тебе глаза. Если бы они играли, Пруди не поняла бы, выиграла она сейчас или проиграла. Но если это и была игра, то именно такая, где не поймешь.
К десятому дню рождения Пруди четыре месяца копила карманные деньги — на приглашения, которые подписала сама, и на торт-мороженое, который подала на тарелках «Эвок» с салфетками из комплекта. Она позвала семь девочек из школы и в тот день, когда раздала приглашения, впервые оказалась в центре внимания за обедом. Выяснилось, что это скорее неуютно, чем приятно.
Мать сняла с Пруди мерки на платье из каталога «Сирз», по так и не успела его заказать, поэтому на вечеринку позволила ей надеть свое гавайское ожерелье с жемчужиной. Нитка была слишком длинной для Пруди, так что они надели жемчужину на черный шнурок, который можно завязать, как угодно.
Пруди подарили три книги — все малышовые, воздушного змея, детскую настольную игру, гудок для велосипеда и пластиковую золотую рыбку в пластиковом аквариуме для золотой рыбки; ничего из этого она не вернула. Подарки и вечер показались ей скучными. Девочки вели себя примерно. Такое печальное разочарование после всего, к чему она привыкла.

Свадьба была весьма достойная. Невеста предстала в элегантном туалете, подружки невесты, как тому и быть должно, ей уступали... мать, готовясь взволноваться, держала в руках флакончик с нюхательной солью, тетушка Норрис тщилась заплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72