Большинство учеников намного красивее, чем думают. (А бывали дни, когда подростки казались паразитами, отравляющими ее благополучную жизнь. Часто эти дни совпадали.)
Трэй Нортон, напротив, был красив и знал это — обиженный взгляд, мешковатая одежда, тяжелая походка вразвалочку. Beaut? du diable. «Новое платье?» — спросил он сегодня у Пруди, когда садился. И беззастенчиво бросил па нее оценивающий взгляд; это смущало и в то же время злило. Само собой, Пруди умела одеваться профессионально. Если она и открыла больше тела, чем обычно, то лишь потому, что обещали целых сто шесть градусов. Что ей, в костюме приходить? «Круто», — сказал он.
Трэй выпрашивал оценку получше, но Пруди была слишком стара, чтобы купиться. Жаль, не так стара, чтобы стать непроницаемой. На третьем десятке она вдруг с ужасом обнаружила, что хочет переспать чуть ли не с каждым встречным.
Объяснить это можно только химически, ведь Пруди не из таких. Здесь, в школе, каждый глоток воздуха — будто суп из подростковых феромонов. Три года интенсивного ежедневного воздействия — как они могут пройти бесследно?
Пруди пыталась дезинфицировать эти мысли, направив их на Остен. Кружева и капоры. Дилижансы и контрдансы. Тенистые поместья и захватывающие перспективы. Но эта стратегия дала обратный эффект. Теперь даже вист у Пруди нередко ассоциировался с сексом. Время от времени она представляла, как заведет разговор об этом в учительской. «А у вас не бывает...» — начнет она. (Ха!)
Когда Пруди сама училась в старшей школе, она была сексуально сдержаннее, что теперь ее только огорчало. Те годы не оставили приятных воспоминаний. Она быстро выросла и к шестому классу превратилась в каланчу. «Они подтянутся», — говорила мать (хотя никто ее не спрашивал — вот как все бросалось в глаза). И оказалась совершенно права. К концу школы большинство мальчиков обогнало ее как минимум на два дюйма.
Но мать не знала (или не говорила), что к тому времени это будет уже не важно. Твое место в школьном феодальном строе определяется рано. Ты можешь изменить прическу и одежду. Можешь, усвоив урок, не писать целое сочинение по «Юлию Цезарю» ямбическим пентаметром или помалкивать, если написала. Можешь перейти на контактные линзы, компенсировать свой ум невыполнением домашней работы. Все мальчики в школе могут вырасти на двенадцать дюймов. Солнце может взорваться к чертям собачьим. А ты останешься тем же чучелом, что и прежде.
Между тем в ресторанах, на пляже и в кино мужчины, которым полагалось смотреть на ее мать, начали поглядывать на Пруди. В бакалее они терлись об нее, намеренно прижимаясь к ее груди. Они садились слишком близко в автобусе, задевали ее ногами в кино. Старики за тридцать присвистывали, когда она проходила мимо. Пруди оскорблялась, но мужчины были довольны, словно так и надо. Первый раз, когда мальчик спросил, можно ли ее поцеловать (в колледже), она приняла это за насмешку.
Итак, Пруди не была ни красивой, ни популярной. Все условия, чтобы стать хорошей девочкой. А она, чтобы повысить свой статус в школе, иногда участвовала в ежедневных издевательствах над подлинными изгоями. Тогда это представлялось ей отвлекающей тактикой, позорной, но необходимой. Сейчас об этом было невыносимо вспоминать. Неужели она действительно вела себя так жестоко? Нет, кто-то другой подставил Меган Шталь подножку на тротуаре и отфутболил ее книги. Теперь Пруди видела, что Меган Шталь была, вероятно, слегка отсталой и унизительно бедной.
Как учитель. Пруди присматривалась к таким детям, старалась помочь. (Но что может сделать учитель? Несомненно, мешала она не реже, чем помогала.) Возможно, ради такого искупления она и выбрала свою профессию, хотя объясняла это любовью к Франции и отсутствием склонности к точным наукам. Наверное, каждый учитель приходит в старшую школу свести счеты, качнуть весы.
В «Мэнсфилд-Парке» очень и очень немногое подтверждает возможность фундаментальных реформ. «Характер закладывается рано», — написала на карточке Пруди и добавила примеры: повеса Генри Крофорд временно исправляется, но ненадолго. Тетушка Норрис и кузина Мария на протяжении всей книги столь же неизменны в своей низости и грешности, как Фанни и кузен Эдмунд — в своей правильности. Только кузен Том, побывав на волосок от смерти, в самом конце находит силы переродиться.
Это обнадежило Пруди. Может, она не такая плохая, как боялась. Может, у нее все-таки есть шанс на прощение, даже от Джейн.
Но как только Пруди об этом подумала, собственные пальцы, скользящие вверх-вниз по ручке, напомнили ей о чем-то решительно, непростительно не-остенском. Подняв глаза, она обнаружила, что Трэй Нортон обернулся и наблюдает за ней. Ничего удивительного. Трэй чувствовал любую непристойную мысль лучше, чем лозоходец — подземные воды. Он улыбался ей так, как ни один старшеклассник не должен улыбаться учительнице. (А может, ни одна учительница не должна так толковать простое зубоскальство. Моя вина, Джейн. Pardonnez-moi.)
— Ты что-то хотел, Трэй? — спросила Пруди, положив ручку и вытерев руки о подол.
— Вы знаете что, — ответил он. Выдержал паузу. Поднял свою тетрадь.
Она встала посмотреть, но прозвенел звонок.
— Allez-vous en! — игриво сказала Пруди; Трэй вскочил первым и выбежал из класса. Остальные ученики собрали свои бумаги, папки, книги. Пошли спать еще на чьем-то уроке.

«Эта церковь была украшена так, как вы ее видите, во времена Якова Второго».
«Мэнсфилд-Парк»

У Пруди было окно, и она отправилась через внутренний двор в библиотеку, где имелся кондиционер и два компьютера с доступом в Интернет. Она промокнула пот с лица и шеи, вытерла руку о юбку и открыла почту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72