Буйная, драчливая команда отчасти ревновала, отчасти злорадствовала. Они не сомневались, что она лупит Феникса смертным боем: в часы ее визитов из трюма доносились страшные крики и звуки ударов. Но что-то слишком много внимания она уделяет ему. Ну да, он, конечно, красавчик. Они допускали, что он и до сих пор привлекателен, хотя она наверняка выбила ему все зубы и вырвала волосы. Но никто еще не видел этого парня с того момента, как его отправили в трюм. Только Ловкач и Флаг однажды попытались украдкой спуститься вниз — посмотреть, жив ли бедолага (среди пиратов уже заключались пари). Но Голди их застукала и велела выпороть на палубе на глазах у всей команды.
Больше никто не решался пойти ей наперекор. Что ни говори, а она дочь Голиафа.
Ее визит к Феликсу накануне шторма начался как обычно. Голди спрыгнула в сумрак корабельного трюма. Однако там было не так уж темно. На бочке горела лампа, рядом стоял запас масла. В трепещущем свете Феликс, давно развязанный, сидел, склонившись над рисунком. Заслышав шаги, он поднял глаза.
— Здравствуй, Голди.
Его ровные белые зубы ничуть не пострадали, с головы не упал ни один волос. И лицо, как ни удивительно, оставалось чистым. Костюм, хоть и сильно потрепанный, выглядел не хуже, чем у всей команды. И, конечно, на теле Феликсе не было синяков.
Он улыбнулся Голди самой лучезарной улыбкой. Она поморщилась, как от удара. Все жестокие пинки, которые видели эти стены, доставались только корабельному рангоуту. Голди колотила по дереву и злобно визжала.
— Вопите громче, — сказала она Феликсу в свой первый визит. — Наверху этого ждут. Если они заподозрят меня в мягкотелости, то сами придут разбираться с вами, сэр. — И Феликс, поначалу ничего не понимая, испускал громкие крики боли. Голди даже не смеялась.
В тот раз, едва закончив драматический спектакль, она сразу же удалилась. Однако оставила ему лампу. Потом, спускаясь в трюм, она принесла запас масла, бумагу и чернила, свежую воду, хлеб и фрукты, сыр, вино. И ни разу ничего не объяснила. Только ставила угощение перед пленником, сердито ворча себе под нос.
Феликс чувствовал, что лучше с ней не спорить и не задавать вопросов. Он говорил с безумной, вселяющей ужас Голди как с обыкновенной порядочной девушкой.
И всё время думал: «Наступит день, когда она придет и прикончит меня». Но этот день никак не наступал. В конце концов он уверился, что она решила сохранить ему жизнь.
В тот вечер, когда они зацепили край шторма, Голди пришла опять и с его помощью изобразила бесчеловечное избиение. Она кидалась всем, что попадется под руку, вопила. Потом, когда в ушах у него еще звенело от шума, она села перед ним на мешки.
— Знаете ли вы, мистер Феникс, как долго вы у меня находитесь?
— Нет. Здесь я не вижу ни дня, ни ночи.
— А я, — сказала она, — на вашем месте нашла бы какой-нибудь способ измерения времени. Ваша гнусная подруга Стреллби — как вы думаете, стала бы она сидеть сложа руки?
— Думаю, нет.
— Вы, сэр, простофиля.
Он бросил на нее взгляд. В тусклом свете лампы его глаза казались черными.
С минуту Голди не произносила ни слова. Скрипел корабль, сердито ворчали балки и доски. Будь Феликс поопытнее, он бы понял, что погода меняется. А Голди если и заметила, то не обратила внимания.
Помолчав, она выпалила:
— Как вы думаете, почему я спасаю вас от наказания? Для вас это страшная тайна?
— Наверно, потому, что вам кажется, будто меня не за что наказывать.
— Есть за что. Разрази вас гром, еще как есть.
— Ну, если вы так считаете — тогда я не понимаю, почему вы меня щадите.
Опять повисла тишина. Голос Малышки Голди был холоден как лед.
— Мистер Феникс, почему вы меня не боитесь?
Феликс озадаченно сдвинул брови.
— А разве я не боюсь?
— Единственным, кто не трепетал от ужаса при виде меня, — если не считать дураков, которым просто не хватало ума, вроде судьи Всезнайуса, — так вот, единственным, кто не трепетал от ужаса, был мой отец.
— Отец…
— А он, к вашему сведению, был воплощением зла. Вы это хорошо знаете. Но в вас нет ни толики злобы. Вряд ли во всем вашем теле есть хоть одна капля дурной крови, господин Красавчик.
— Спасибо.
— Не смейтесь надо мной!
— Голди, я вовсе не смеюсь. Я только сказал: «Спасибо».
Она свирепо уставилась на него. И процедила:
— Мы с вами как будто говорим на разных языках и совершенно не понимаем друг друга.
— Вам не кажется, что это бывает довольно часто? И не только с нами?
Она сурово сдвинула брови. Что с ней? Думает?
Голди медленно произнесла:
— Я нередко хвастаюсь порочностью Голиафа. Но он… Он был подонком. Настоящим дьяволом. Я всегда его боялась… но тогда я была всего лишь маленькой девочкой. Однако я уже выросла. И больше не боюсь.
— Он жестоко обращался с вами?
— Да нет, не очень. — Она подняла кошачьи глаза. В них горел огонь. — Гораздо хуже, чем вы в состоянии себе вообразить. Так плохо, что я никогда вам об этом не расскажу. Я просто не могу говорить об этом! «Милая моя Голди, — хохотал он. — Славная моя малышка. Настоящая папина дочка».
Феликс опустил глаза. Ему стало тяжко смотреть в эту пылающую зеленую печь.
— Мне очень жаль.
— И правильно. — Ею снова овладела обычная ярость. — Пожалейте лучше себя самого. Пожалейте о своих поступках. Вы лгали мне, обещали свою любовь…
— Не совсем так.
— Не смейте спорить со мной! Разрази вас… Я с вас шкуру спущу!
Он опять посмотрел на нее, заглянув прямо в глаза, и сказал спокойно, как сказала бы Артия:
— Так спускайте же.
А «Розовый шквал», соприкоснувшись с бурей, уже не ведал покоя. Феликс так и не узнал, что собиралась сделать с ним Голди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94