Приветливая горушка и мелкий, серебристо бормочущий ручеек навели на мысль о водопое; в становище ведь неизвестно где притулишься, а за воду еще и деньгу спросить могут, жженовцы — они таковские. Горбаней подвели к воде, а Махида, ища тенечка, обошла горушку и присела на лиловый пушистый мох. Жженовка была видна и отсюда, и даже можно было различить, кого сторожевые воины впустят в ворота, а кого завернут ночевать в скотское околье. Носилки с Мадинькой неуклонно двигались вниз по глинистой корке дороги, но Махида не боялась, что упустит их. Вот сейчас посидит еще минуточку с закрытыми глазами и подымется.Но подняться не получилось. Боль хватанула, точно толстой плетью, поперек спины. И надо же — так немного осталось! Она повалилась навзничь, вжимаясь в землю, чтобы не увидали, но никому до нее не было дела, ее даже не окликнули — двинулись дальше, торопясь занять жилища получше; ей это было на руку, потому как не знала, удержит ли крик; но удержала, все пошло легко, недаром бают, что чем больше ходишь, тем легче опростаешься. Руки шарили по ворсистой моховине, пока не наткнулись на сухое корневище; уцепилась, поднатужилась — младенчик вылетел ластушкой, помогла могучая материнская натура. Да и отцовский нрав сразу выказался — заверещал переливчато, что птица лесная певчая. Она с трудом поднялась на локте, изогнулась, чтобы посмотреть на нежеланное свое дитятко. Хоть и ждала чего-то подобного, а все же изумилась: на лиловом мху, суча ножонками, лежал ее первенец, черненький, как огарочек. Она собралась с силами, подползла к ручью и кое-как обмыла его, вытерла мхом и завернула в половину своей накидки. И последнее, что она сделала перед тем, как уснуть самым сладким на свете сном, — она попыталась все-таки углядеть носилки, которые должны были бы уже приближаться к становищу. Толпа по-прежнему стекала по глинистой дороге к воротам, чтобы там разделиться на два рукава: один проникал внутрь городских стен, другой рассеивался по околью. Но носилок уже видно не было. Она опоздала.Впрочем, если бы она глянула чуть пораньше, она была бы удивлена сверх меры: носилки с юной рокотанщиковой женой не прошествовали в город, а свернули вправо, вдоль стены, где тянулись рядком скотские загоны. Мади за своей занавеской этого тоже не замечала, а и увидала бы, так ей уже было все без разницы. Дурнота серым комом давила на нее, боль от спины протягивалась уже по рукам и ногам, добираясь до кончиков пальцев; но хрупкое тело, обессиленное многодневной неподвижностью, на которую она сама себя обрекла по неведению, не спешило исполнить свое предназначение, и самое страшное было еще впереди.Шелуда, семенивший рядом с носилками, отсчитывал загоны: один, два, три… это все открытые, с тягловыми самцами. Четвертым был небольшой крытый сарайчик, и Шелуда уверенно распахнул его дверь.— Выходи, госпожа, — с нескрываемой издевкой произнес он, отбрасывая рогожную занавеску.Мади не шелохнулась.Он глянул на ее помертвелое личико, стиснутые серые кулачки, вздохнул и вытащил из носилок сведенное болью тело, точно куль с отрубями. Не так-то уж было и тяжело. Внес в сарайчик, огляделся; положить было некуда, и он небрежно нагреб ногой в угол соломы и опустил на нее молодую женщину, не подстелив даже плаща. Еще раз оглядевшись, заметил какую-то плошку — кликнул телеса, велел из скотской колоды принесть воды. Совершив сие благодеяние, он еще раз издевательски хмыкнул, вышел вон и заложил сарайчик крепкой жердиной. Цыкнул на телесов — мол, не видали ничего, а кто видал, тот ошейник заработал — и направился в становище, где ему был уже приготовлен ночлег в зажиточном купецком доме.Ничего этого видеть Махида не могла, потому как спала, пригревшись на вечернем солнышке за своим пригорком, и не мог ее разбудить ни дорожный топот и бряканье отражена оружия, ни плеск ручейный, ни заливистое сопение младенца — носик-то у него был папенькин, здоровый, с горбинкой. От сна ее вызволил безудержный чих — по лицу ползала пирль, щекотала нещадно и, похоже, намеренно. Махида глянула вниз и ужаснулась: солнце уже коснулось становой стены, и последний отряд давно миновал ручейный водопой. Нужно было поторапливаться; ежели подкоряжники на дорогу выползут, то им она, ясное дело, ни к чему, а вот зверю лесному новорожденный младенец — кусок лакомый. Она поднялась и, прижимая малыша к груди, чтобы не заверещал, не выдал, поковыляла кое-как вниз по дороге — твердая ссохшаяся глина делала шаг легким, как до бремени. И надо же, к воротам успела до полной темноты. Проситься в стан не решилась — что там, на улице ночевать, что ли? Побрела вдоль открытых загонов. Сытые ухоженные горбани, на которых тут под колосья поля боронили, за последние дни застоялись — жителям не до полевых работ было, слишком много гостей ожидалось, а от каждого прибытку больше, чем от года работы. Махида знала, что скотина эта не злобная, но неуклюжая: младенчика ненароком и зашибить могут. Она прошла дальше — крытый сарай был задвинут жердиной, и она его миновала — мало ли какое добро внутри, еще на воровство посетуют. Но зато в следующем слышалось нежное помекивание малышни и чмоканье самочек, вылизывающих свое потомство. Махида, придерживая сына одной рукой, торопливо нарвала другой охапку свежей травы и скользнула внутрь.Теплый вечерний свет проникал в узкие окошечки под самой крышей, и Махида сразу углядела свободное место у дальней стены, под яслями с сеном. Осторожно переступая через разлегшихся горбанюшек, она пробралась туда, кинула свежую траву той, что была ближе всего от стены, — чтобы задобрить, а сама принялась вить из сена что-то вроде гнезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157