.. и жевательные движения возбуждали меня. Я подползла поближе и, словно робкий щенок постаралась дать ей какой-нибудь знак, как-нибудь намекнуть о своем присутствии. Очарованная волшебным запахом вкусной пищи, я попыталась встать на ножки. И тут она увидела меня.
Люди старшего поколения помнят послевоенные шоколадные конфеты «Ну-ка, отними!» Там девочка играет с собачкой, заставляя её «служить», т.е. стоять на задних лапках, пританцовывая, в надежде получить лакомство. Вот так и я попыталась встать на «задние лапки» и полная доверия, открыла рот. Но тут: «Что, жрать хочешь?» - засмеялась она. Я заулыбалась, я предвкушала вкус колбаски, я потянулась к ней, а она, покрутив перед моим носом этой вкуснятиной, положила её себе в рот! «Пошла вон! Мне самой нужно», - отпихнула она меня. Я плюхнулась на попку и хотела заплакать, но страх пересилил. Я уже тогда чувствовала, что моё присутствие мешает другим, и предпочитала не возникать и не жаловаться.
И так на всю жизнь - я могла защитить кого угодно и отвоевать что угодно для других, но просить о себе и для себя всегда считала самым ужасным. Я навсегда стала бояться отказа и того унижения, которое буду чувствовать после этого. Каждый раз, когда мне надо было попросить кого-то об услуге или помощи, перед моими глазами всплывала ухмылка и издевка «победителя», сердце моё тут же обливалось кровью и безмолвными слезами, и я уходила ещё раньше, чем открою рот.
Не судите…
Что бы ни произошло с человеком -
он этого заслуживает, и всё это передаётся по наследству
до той поры, пока оно не будет осознано и трансформировано
За все эти дни, месяцы и годы моей краткой «до-победной» жизни я перебывала в постелях несметного количества мужчин и усвоила одно правило: самый хороший мужчина - это больной. Пока болен, он меня любит, носит на руках, лелеет, ласкает, кормит, принимает мою любовь. Как только выздоравливает, он от меня уходит. Папы у меня не было, т.е. он был, но где-то далеко и я даже представления о нём не имела, хотя он писал маме обо мне очень честно и даже красиво:
«…Теперь о дочке. Ты очень интересуешься, какое у меня к ней чувство. Я тебе скажу, что я не могу разобраться - мне страшно хочется её увидеть, услышать лепет её, почувствовать на лице её ручонки, хочется помочь тебе ухаживать за ней. А эгоистическое чувство говорит - вот хорошо, дочка будет уже большая, когда встретимся, самое трудное время прошло, крику-писку не будет. Ты знаешь, что такие маленькие, как она сейчас, мне особенно нравятся, и я уверен, что она крепко ухватила бы своими ручонками папку за сердце. Для неё у меня соска была приготовлена и сейчас лежит, достал ещё в мае или июне прошлого года».
Папа был в Ростове, а мы в Баку и добраться друг до друга было немыслимо. Папе пришлось готовить нам всем жилье, так как прошлая квартира была разбита, да и маленькая - она просто не могла уместить всех нас. Видимо, папа был достаточно уважаемый в своем деле специалист, раз ему предложили хорошую большую квартиру из трёх комнат с абсолютно выбитыми окнами и разрушенными стенами. Но мама боялась возвращаться в холодный Ростов из относительно теплого Баку. К тому же, маму просто не отпускали из госпиталя, а она ждала третьей рекомендации в члены ВКП(б) - так она была верна идеям большевизма.
Наконец пришло разрешение перевести маму в распоряжение Северо-Кавказского Военного Округа, и мы отправились в путь. Мы - это мама, Игорек и я со своим Ангелом. Новый 1944 год мы уже встречали вместе в Ростове. Я впервые увидела своего папу, и он мне, так же как и старший брат, Шурик, не понравился. К тому времени я уже почти оправилась от своей первой любви и имела вполне определенное отношение к мужскому полу: «хороший - это больной» или «только больной - это хороший мужчина». А Шурка и папа были здоровы, во всяком случае, не из таких, какие были в госпитале. Поэтому я восприняла их с опаской, как чужеродные предметы в нашей с мамой и Игорем жизни.
Игорька я обожала! Он всегда защищал меня от посягательств противного Шурки на моё спокойствие, которому, конечно, тоже было завидно, что всё для меня. Игорёк заменил мне моего Ангела, которого я стала видеть всё реже и реже. Временами я чувствовала его присутствие, но чаще всего он безмолвно наблюдал за мною. А у меня было много своих дел, и поэтому я уже обходилась без него. Пора было становиться на ноги и осваивать новую территорию жизни.
У нас появилась огромная квартира из трёх комнат на первом этаже с окнами на улицу. Стены в довоенном доме были чуть тоньше, чем стены Петропавловской крепости - заледеневшие за зиму, они долго не прогревались. Мы жили все в одной комнате, которая обогревалась керосинкой. На ней же готовился обед, все ели тут же. Когда стало потеплее, мы стали осваивать и другие комнаты.
Меня всё чаще оставляли одну в этой страшной, незнакомой квартире, потому что ребята пошли учиться в школу, а мама с папой работали. Игорёк рос, и ему больше хотелось бегать с мальчишками по двору, чем сидеть или гулять со мною. Он сажал меня на подоконник, закрывал дверь и убегал. Бегая по двору, Игорёк периодически обегал наш дом и смотрел на меня с улицы. Если я сидела на окне, значит со мною всё в порядке, я никуда не делась. А куда деваться? Слезть я не могла, разве что свалиться с подоконника. Но я боялась этого полета пуще всего, поэтому старалась держаться поближе к стеклу, благо подоконник был широченный. Зимой темнело рано, и меня часто охватывала жуть в этой громадной квартире. Я начинала тихо поскуливать, затем плакать во весь голос и, в конце концов, закатывалась в крике до полного бессилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12