Но нет... Коваль обвел взглядом комнату и словно впервые увидел Пишту. Сторож заметил, что подполковник задумался, забыл о картах, и поэтому сидел тихо, не перебивая его мыслей.
- Ну, Пишта, что же это мы? - улыбнулся Коваль. - Давай. Твой ход.
Они снова вошли в игру, Дмитрий Иванович играл совсем вяло, делая ошибку за ошибкой.
Хорошо, что у него такие помощники, как Романюк, Вегер. Без местных работников не обойтись. Разве смог бы он разобраться в личности Шефера, если бы не Василий Иванович! А его разговоры с Маркелом Казанком!
Коваль посмотрел на Пишту, который принялся снова сдавать карты, и подумал, что на этой земле рядом жили разрозненные, разделенные войной люди: если бы не инвалидность, этот симпатичный венгр был бы солдатом и как гонвед, возможно, охотился бы за своим братом Дмитрием Пичкарем.
- Да, - сказал подполковник, беря карты. - Были у вас тут дела...
И опять невольно всплыла мысль о Каталин. Вот он осуждает ее. А разве это гуманно - обвинять потерпевшего, в данном случае погибшего человека?
Вполне гуманно, потому что, пропагандируя это обвинение, можно предупредить других. Чтобы они остерегались, берегли себя и не оставляли преступнику лишних шансов.
Правда, в данном случае эти его рассуждения справедливы, только если верить словам "брата Симеона". Если верить заявлению монаха, что он привез Каталин письмо от Карла.
А если этого не было? Не найдены ведь ни письмо к Каталин, ни записка, адресованная монаху.
И кто же этот турист, передавший в Лавре письмо Гострюку? Не Имре ли Хорват, в номер которого случайно попала Таня Красовская?
Коваль вспомнил утренний телефонный разговор с переводчиком туристской группы.
"Пятнадцатого июля по дороге на Киев вы разместили людей в этой гостинице?" - "Да". - "В номере триста девять ночевал Имре Хорват?" "Да". - "А не могли бы вы припомнить, где он был приблизительно в половине двенадцатого ночи?" - "В своем номере". - "Вы это знаете точно?" "Абсолютно точно. В десять или одиннадцать лег спать. У него болел зуб, и я дал ему снотворное". - "Спасибо, - сказал Коваль. - Разговор этот пусть останется между нами".
"Говорит, что у Хорвата болели зубы. Он принял снотворное и просил не беспокоить его до утра", - объяснил Коваль Вегеру и положил трубку.
"Как же он мог незаметно выйти из гостиницы?"
"А труба, пожарная лестница и открытое окно? Это путь не только для экзальтированных девушек..."
"Тьфу, какая чепуха в голову лезет! - встрепенулся Коваль, когда ему показалось, что черный трефовый король на карте насмешливо ему подмигнул. - Этот Имре Хорват совершенно ни при чем. Даже если он где-то шатался всю ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Ведь неизвестный турист из Венгрии привез "брату Симеону" письмо от Карла на три недели раньше - двадцать третьего июня!"
И мысли Коваля возвратились к исходной точке, чтобы начать новый круг.
Он снова вспомнил жертву преступления, погибшую Каталин, ее дочерей, и снова потянулись вереницей все те же самые вопросы.
Почему Каталин скрывала то, что Карл Локкер жив и объявился? Зачем сожгла письмо?
Но почему, собственно, она должна была сообщать?
Какое это имеет отношение к факту убийства?
Никакого!
Трефовый король нагло усмехнулся прямо в лицо подполковнику.
И вдруг Коваля словно током ударило, он вздрогнул всем телом, пальцы похолодели: о н у ж е з н а л, о н у ж е в с е з н а л! И кто ехал из Ужгорода с таксистом Дыбой, и кто ушел ночью из своего номера в гостинице, и кто такой Имре Хорват!
"Что за чертовщина!" - Дмитрий Иванович поднял изумленный взгляд на Пишту. У Коваля было такое ощущение, будто бы кто-то нашептывает ему все это прямо в ухо.
Нет, Пишта ничего не мог сказать, он только уставился на уважаемого подполковника милиции, по лицу которого словно пробежал луч прожектора и в глазах которого сразу засветились и радость, и сомнение, и растерянность.
Сторож смотрел в самую душу, и Коваль на мгновение прикрыл веки. Ему все еще казалось, что он явственно слышит чей-то голос, к тому же очень знакомый. Очень похожий на его собственный.
Когда он снова открыл глаза, Пишта увидел, что растерянности в них уже нет.
Резким движением швырнув карты на стол, Коваль бросился в коридор. Минуту спустя вернулся обратно и вырос над Пиштой.
- Телефон не работает, черт возьми! Ту дом? Где здесь поблизости есть телефон? Скорее! - И, пытаясь объясниться со стариком, Коваль повертел указательным пальцем возле уха.
"Черт меня дернул забраться сюда! А тут еще и телефон! Одно к одному!"
Сторож испуганно смотрел на подполковника, не понимая, что случилось и почему он так неожиданно вскочил. Наконец Ковалю удалось с большим трудом растолковать ему, что нужно.
- Телефон! - Пишта закивал головой. - Надо ехать в Геевцы или на Добронь. Километров семь-восемь. Там почта, телефон.
- А ближе? Сельсовет, правление колхоза?
Сторож не знал, как объяснить подполковнику, что в правлении колхоза, которое находится в маленьком селе (отсюда километра четыре) сейчас никого не найти. Да и вообще, не зная венгерского языка, Коваль-бачи вряд ли чего-нибудь добьется.
Подполковник нетерпеливо взглянул на часы. Через пятьдесят минут поезд с туристами пересечет границу...
- У тебя есть велосипед, Пишта?
- О, велосипед! Да. Велосипед есть.
Они вышли во двор, и Пишта, наскоро подкачав камеры на стареньком, чиненом-перечиненом велосипеде, подвел его к Ковалю, как доброго коня былинному молодцу. Коваль положил руку на седло и усомнился, выдержит ли его такая "антилопа-гну". Да и не разучился ли он ездить ночью, да еще полевыми дорогами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88