— Подумайте о том, что я вам сказал. Мы в скором времени продолжим этот разговор.
Стауниц вернулся к игорному столу, а смущённый Бирк, простившись с хозяйкой, счёл нужным уйти.
«Что это, — думал он, — ловушка или шантаж? Неужели то, о чем говорил этот подозрительный человек, — правда? Неужели существует подпольная контрреволюционная организация и дело идёт к открытому мятежу, попытке переворота? Нет дыма без огня». Бирк даже при своём скромном положении в миссии не мог не заметить, что военный атташе Лауриц нащупывает какие-то связи с притаившимися контрреволюционерами. Однажды донеслись до него обрывки разговора посла с военным атташе. Лауриц убеждал посла: «На этот раз перед нами нечто серьёзное и солидное». Посол ответил: «Боюсь, что наша маленькая страна будет проглочена восстановленной монархией…» Тут Бирк кашлянул, чтобы дать знать о своём присутствии, разговор оборвался.
«Значит, — думал Бирк, — они имели сведения об этой организации, очевидно, от белых эмигрантов, которые живут в Ревеле».
Он шёл по переулку, шлёпая по лужам.
— По-берегись!
Его обгонял лихач. Это было так удивительно в Москве 1922 года, что Бирк не догадался остановить лихача, но тут же услышал:
— Прокачу на резвой?
Бирк сел в пролётку и поинтересовался:
— Откуда ты взялся, любезный?
— Дорогомиловские мы. А что?
— Удивительно.
— Так ведь нэп, ваша милость…
Этот возникший из весенней мглы лихач, видение прошлой жизни, хотя и вёз Бирка, но расстроил его. Что же, очевидно, Кушакову, Стауницу нужны лихачи. Пятнадцать минут, пока лихач мчался по спящему городу, Бирк все ещё думал о разговоре со Стауницем.
Если бы Стауниц знал всю правду о Романе Бирке, он не был бы с ним так откровенен. Дело в том, что четыре года назад Бирк был красным командиром в эстонском коммунистическом полку. Это тайна, которую приходилось скрывать от всех, даже от дяди. Роман Бирк спасся чудом, когда белогвардейцы и интервенты покончили с Эстонской трудовой коммуной и провозгласили буржуазную республику. Скрыв своё прошлое, Роман Бирк устроился на службу в министерство иностранных дел. Он понимал, что его ждёт в случае разоблачения. С такими не церемонятся в буржуазной Эстонии, их удел — тюрьма и полевой суд.
Но Роман Бирк не изменил революции и в глубине души остался верен идеям, во имя которых сражался в рядах эстонской Красной Армии.
9
Якушев потерял счёт дням. Он то впадал в оцепенение и бездумно сидел, уставившись в стену камеры, то приходил в ярость, когда вспоминал об Артамонове: «Щенок! И этот князёк Ширинский-Шихматов тоже. Я знал его отца, несчастный рамолик… Но почему тянут следствие? Кажется, все ясно».
Когда за ним пришли, Якушев почувствовал облегчение. Скоро все кончится. Сюда, в эти четыре стены, он не вернётся. Он думал, что конвоиры ждут за дверью камеры. Но его вёл тот же надзиратель, и это было странно. Когда же он очутился в комнате, где происходил первый допрос, и увидел знакомого следователя-инженера, то не мог поверить глазам. И разговор был неожиданным.
— Вы говорили Артамонову и Щелгачеву: «Я против интервенции»?
— Говорил. Мне отвратительна сама мысль об этом.
— А им — нет. Они согласны отдать Россию Антанте, кому угодно, лишь бы им возвратили их чины, имения. Как вы думаете, для чего вы им были нужны? Почему они и сейчас ждут вас? Кстати, это нам известно. Вы им нужны. Через вас они хотят руководить контрреволюционной организацией внутри Советской страны, террористами, диверсантами, шпионами — вот для чего вы им нужны.
— Но я сказал им, что против террора!
— Да, вы так говорили. Вы говорили и о правительстве из спецов. Смешно! Они только и ждут, чтобы опять сесть на шею народу, а вы им: «Нет, это мы, спецы, войдём в правительство, а не вы, эмигранты». А их цель другая: «Помогите вернуться, а там мы вам покажем, кто будет править Россией».
«К чему он это говорит, — подумал Якушев. — Скорее бы кончилось».
— Что бы вы стали делать, если бы очутились на свободе?
Это было неожиданно. Якушев ответил не сразу.
— Думаю… Думаю, что был бы лоялен в отношении советской власти, честно работал бы по специальности.
— И только? А если к вам явится кто-нибудь оттуда, из эмиграции? Или из подпольной организации?
— Пошлю его к черту. Ведь они подвели меня под расстрел.
— Только поэтому?
— Не только. У меня было время подумать.
— И что же вы надумали? «Послать к черту?» В этом выразилась бы ваша лояльность? А этот тип пошёл бы к другому, на другую явку и занялся подготовкой террористического акта.
— Я против террористических актов. Я же им говорил.
— И вы думаете, что вы их убедили?
— Не думаю, но что они могут сделать? Народ все-таки против них.
— Однако у них достаточно сил для того, чтобы лихорадить страну, натравливать на нас Пилсудского, Маннергейма, провоцировать пограничные конфликты. У них есть одержимые, которые будут бросать бомбы, стрелять в наших товарищей.
— На это вы отвечаете расстрелами.
— Отвечаем, конечно. Это государственная необходимость. Мы отвечаем на белый террор — красным. Но начали они: они ранили Ленина, убили Володарского, Урицкого. Мы ведь отпустили под честное слово Краснова и этого шута Пуришкевича. Вы говорили Артамонову о монархических настроениях в народе? Говорили? А сейчас вы стали думать иначе? Тогда вам казалось, что вы знаете народ. А теперь?
— Теперь… Я о многом думал. Перед смертью не лгут… Победы Красной Армии, как это ни прискорбно для нас, — победы народа.
— А если это так, то зачем народу деятельность МОЦР? Вы подумали об этом?
— Мало ли о чем я думал в эти дни и… ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19