Они ещё долго обсуждали детали задуманной операции, которая должна была обезвредить деятельность МОЦР.
Прощаясь, Дзержинский сказал:
— Дело, которое мы с вами делаем, необходимо пролетариату. Уничтожая зло, мы должны всегда думать о том времени, когда его не будет на земле… — И, задумавшись, добавил: — «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток…» Это сказал Шекспир в «Гамлете».
6
Якушев ждал вызова к следователю.
«Надо бороться за жизнь», — говорил он себе и в своих показаниях писал только о прошлом, о том, что было известно. Временами он убеждал себя в том, что его настоящее, то есть то, что он один из руководителей контрреволюционной организации, член её Политического совета, неизвестно ЧК. Но внезапно ночью, в полусне, ему чудилось, что все открыто, и он покрывался холодным потом. От допроса к допросу, он все больше терял уверенность в себе. Якушев боялся предстоящего вызова к следователю, хотя этот человек — смуглый, с бархатными бровями, темно-синими глазами, похожий на итальянца — чем-то нравился. Если бы он был в смокинге, а не в гимнастёрке с расстёгнутым воротом, возможно, выглядел бы элегантно.
Раньше, когда Якушев думал, что может быть арестован ЧК, ему представлялся матрос с маузером, мат и угрозы. Потому его и удивил этот молодой человек. Допрос он вёл как бы небрежно, будто бы думая о другом, но это был опасный противник. И когда следователь поймал Якушева на явной издёвке, с которой была написана одна докладная записка, тот с удивлением спросил:
— Вы инженер?
Оказалось, что следователь окончил Петроградский политехнический институт.
— Как же вы оказались здесь, на таком месте?
— А мы, большевики, идём туда, куда нас пошлёт партия. Так вернёмся к тому, как вы работали при царе и как работали при советской власти. Есть разница: при царе, вы сами признали, вам резали сметы, вы даже ругаете министерство финансов; при советской власти вам шли навстречу по мере сил. Так или не так?
Якушев вынужден был согласиться.
Читая показания Якушева, следователь вдруг спросил:
— Вы семейный человек, у вас дети… Но вы не отказывали себе в некоторых развлечениях?
— С вашей точки зрения, это преступление? Я старый балетоман.
— Да… Но Мила Юрьева… Вы посещали её как любитель балета?
— Я был у неё один раз.
— В Петрограде, в её квартире, в доме Толстого, на Фонтанке.
— Да… То есть я был в театре на её бенефисе и потом поехал к ней…
— Вы были её гостем. Но кроме вас кто-нибудь был у неё в тот вечер?
— Право, не помню. Это ведь было давно.
— Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года. Потом гости разошлись, а вы остались. Вы и ещё один гость.
— Да… Какой-то негоциант, восточный человек.
— Месье Массино.
— Да… Кажется, его так звали.
Больше следователь не возвращался к этому вопросу. Но Якушев долго размышлял, откуда взялась эта Юрьева. Пустая девчонка… И вдруг вспомнил: кто-то говорил ему, что Милу Юрьеву арестовала ЧК в 1918 году. А этот Массино был её покровителем. О встрече с Массино не хотелось вспоминать. В следующий раз следователь как будто не интересовался ни танцовщицей, ни господином Массино. Он не спрашивал о том, что делал Якушев за границей, и это одновременно успокаивало и тревожило.
Дни шли. Вызова к следователю не было.
Якушев размышлял о прожитой жизни, хлебал из жестяной мисочки суп, то есть вычерпывал пшено и какие-то кусочки, плававшие в водице, или крошил в эту водицу чёрствый хлеб. Впрочем, он знал, что голодала вся страна. И тут ему вспомнились обеды у Донона и домашний повар. Но Якушев все-таки предпочитал в то время хорошие рестораны и приятную компанию равных ему по положению людей. Он был интересный собеседник, любил грубоватые, «с перцем» анекдоты, умел рассказывать пикантные истории, — словом, был, что называется, светский человек, директор департамента, штатский генерал, которого принимали в некоторых домах петербургской знати. Его мечтой было побывать на костюмированном балу у графини Клейнмихель, но туда так и не позвали.
В сущности Якушев сам сделал карьеру. Окончив Александровский лицей, он, к удивлению товарищей, выбрал должность воспитателя в лицее и пробыл на этой скромной должности три года. Там не требовались особые знания, тем более технические. Воспитатель был прежде всего светский человек, отлично знающий языки. В лицее обучались юноши из аристократических семей. Их отцы были в большинстве своём важными сановниками, и в беседах с родителями о достоинствах и недостатках их сыновей Якушев умел нравиться. Когда же, оставив службу в лицее, он пошёл на службу в министерство путей сообщения, один из влиятельных отцов, сановник, дал ему ход. Став действительным статским советником, он по праву вошёл в круг своих бывших воспитанников и их родителей. Этот круг нужен был Якушеву для карьеры.
Не стеснявший себя в застольных шутках, Якушев совершенно менялся, когда речь заходила о «высочайших особах». Лицо его принимало строгое выражение, и он многозначительно озирался, как бы говоря: «Не терплю вольных речей». Когда перед войной, и особенно в годы войны, открыто заговорили о вредном влиянии при дворе старца Григория, Якушев возмущался. Был случай, когда он сказал одной светской приятельнице, дурно отозвавшейся об императрице:
— Прошу не считать меня в числе ваших знакомых.
Много огорчений причинял ему ход войны, наступление в Восточной Пруссии, гибель армии Самсонова. Когда бранили Ренненкампфа — бездарного и глупого, Якушев утешал себя тем, что это немец. Но Сухомлинов был русский, а его обвиняли в том, что он обманул царя и Россию, утверждая, что Россия готова к войне и что у русской армии есть все для победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19